Хотел бы сказать пару слов о двух других статьях, появившихся после корейской кампании и опубликования «Мира без победы» («Paix sans Victoire»). На страницах газеты «Прёв» (1953) я задавал вопрос: «Возможно ли ограничить войну в атомный век?» Я выступал за ограничение конфликтов географическими рамками, а также за умеренность в действиях государственных деятелей. Для предупреждения крайностей необходимо прежде всего, чтобы военные руководители, государственные деятели не ставили бы перед собой такие цели, достичь которых можно лишь путем уничтожения врага. Отсюда я переходил к вопросу о всеобщей войне — и даже в этом случае нельзя заранее исключить ограничения. Конечно, «война в Европе, всеобщая война между двумя лагерями не сможет не быть атомной. Но отсюда не следует, что воюющие стороны обрушат одна на другую все их средства поражения». При рациональном подходе каждая из них постарается уничтожить орудия ответного удара противника. Обилие атомного оружия, разнообразие способов его применения, развитие ракетной техники заставляют полагать, не отходя от идеи, представляющейся нам основной, что первоначальная битва будет иметь продолжение. «Когда оба лагеря равно способны подвергнуть города атомной бомбардировке, разум приказывает им от нее воздержаться. Атомное равенство должно было бы вновь сделать вражеские армии целью № 1». Рассуждение не потеряло своей значимости. Может быть, оно стало даже более убедительным. Однако любопытно то, что американцы приняли в 1970 году доктрину «взаимного гарантированного уничтожения» (mutual assured destruction). Другими словами, они свели сдерживание к способности каждой из великих держав разрушить города другой стороны. Сдерживание оказывается необыкновенно слабым в случае любого нападения, не являющегося ядерной атакой против собственной территории державы. Американцев привел к данной доктрине постулат, который я уже подверг критике в упомянутой статье: любое преодоление ядерного порога неизбежно привело бы к крайностям тотальной ядерной войны.

Может быть, название статьи — «Полвека ограниченных войн», — появившейся в «Бюллетене ученых-атомников», резюмировало мою интерпретацию событий в то время. Там не перечислялись способы ограничения войн, даже тех, в которых будут применены определенные виды ядерного оружия. Внимание автора было сосредоточено на изменении отношений между двумя великими державами. Подробно представив американским читателям довольно ясные причины, по которым Советский Союз не мог принять план Барука — Лилиенталя ¹⁹¹, предусматривающий интернационализацию этого оружия и одновременно атомной промышленности, я задавался вопросом о последствиях в настоящее время или в будущем равенства двух великих держав в области ядерного оружия и его носителей. Сдерживание, смысл которого передает формула «Остановись, иначе я превращу тебя в пыль», оказывает на предполагаемого агрессора большее впечатление, чем формула «Остановись, иначе мы сейчас вместе погибнем». В 1956 году Соединенные Штаты еще обладали существенным превосходством на том уровне, который сейчас называют «центральным равновесием»; но я забегал вперед и рассуждал о последствиях применения доктрины, называемой сегодня доктриной «взаимного гарантированного уничтожения». Каждая из воюющих сторон сохраняет после первого нападения противника орудия ответного удара, способные вызвать у агрессора разрушения если не равные по силе тем, которые испытала она сама, то, во всяком случае, примерно такого же масштаба. Исходя из этого, я ставил вопросы: какие позиции возможно защитить только путем угрозы атомными репрессалиями? Какие позиции следует защищать локально, ибо противник не воспримет всерьез атомную угрозу? Затем я перешел к двум спорным вопросам, которые стали поднимать все чаще. Следует ли продолжать политику сдерживания в ее крайней, простейшей форме или же, напротив, надо градуировать сдерживание (то есть устрашение) в соответствии с важностью ставки? Я выступал за градуирование устрашения, исходя из значимости ставки, а также за усиление обычных вооруженных сил там, где в малой степени приемлемо сдерживание путем массированных репрессалий.

В заключение статьи довольно четко отражена обстановка того времени. Функция термоядерного оружия — не только в его взаимной нейтрализации, оно предназначено также для предотвращения агрессий в особо важных регионах. Это оружие не является таким орудием дипломатии, которое можно применять во всякое время и в любом месте. По крайней мере, если речь идет о предстоящем историческом периоде, политический наблюдатель не соглашается полностью с физиками, сожалеющими о том, что это дьявольское оружие ученым пришлось предоставить в распоряжение политических деятелей. Конечно, нельзя исключить того, что в результате ошибки или безумия вспыхнет война намного более ужасная, чем все войны прошлых времен. Но, говорил я, в обозримом будущем всеобщей и тотальной войны, вероятно, не будет.

Выстрелы в Сараеве запустили цепной процесс, завершившийся атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Не являемся ли мы свидетелями процесса, имеющего противоположную направленность? Не наблюдаем ли мы тенденцию к ограничению конфликтов в пространстве и к отказу от абсолютной победы, достигаемой благодаря применению всех видов оружия? Все эти ограниченные войны вместе взятые предполагают неограниченную ставку и поддерживают постоянный риск самоубийственного взрыва.

От раздумий о первой половине века я переходил к размышлениям о предстоящей его половине. После моего возвращения к университетской деятельности я попытался собрать под одной обложкой мысли об уроках недавнего прошлого, результаты анализа дня сегодняшнего и советы актерам. Будучи зрителем, но зрителем активным, я должен был заключить труд изложением теории действия.

Факт постоянного присутствия русской армии в центре Европы привел бы в ошеломление британцев и французов прошлого века. Карл Маркс с еще большей резкостью стал бы разоблачать империализм царей и трусливое бездействие Запада. Замедленная и умеренная реакция американцев и европейцев, формирование Североатлантического пакта в силу самой механики сил не было бы менее необходимым перед лицом какого-то традиционного режима. Но поскольку Россия стала Союзом Советских Социалистических Республик, дипломатический спор приобрел совершенно иной размах. Угрожали ли нам Красная Армия, «призрак», который «бродит по Европе», — коммунизм, или же неодолимый рост социалистической экономики?

Перечитывая статьи или книги периода «холодной войны», написанные самыми именитыми авторами, испытываешь двойственное чувство: почему умнейшие люди стали нести вздор о Советском Союзе, хотя они отнюдь не являлись сторонниками марксизма или марксизма-ленинизма? Рассудок, здравый смысл, понимание той простой истины, что дважды два четыре, — неужели все эти контрольные инстанции оказываются столь хрупкими, уязвимыми, даже в отсутствие идеологических страстей?

Я вспоминаю об одном экономическом хроникере в «Фигаро», человеке просвещенном, близком к практике, который всерьез прокомментировал сообщение о возможности в ближайшем будущем бесплатного хлеба в Советском Союзе. Почему он не подумал (даже забывая о нищете советского сельского хозяйства), что бесплатность хлеба, то есть зерна, привела бы к его употреблению на корм скоту, разбазариванию, а потому к скорой его нехватке? Я не сказал бы, что их перьями двигал страх. Скорее я сказал бы, что эти аналитики на случай хотели показать свою свободу духа, свой «прогрессизм». Они считали нужным признать добродетели, действенность социальной организации, которую вместе с тем по другим причинам отвергали.

Споры между прогрессистами и атлантистами шли вокруг достоинств и недостатков, соответственно, советского режима и американской демократии. По этому вопросу существует обширная литература, в которой легко утонуть. Не стану цитировать коммунистов — они исполняли свой долг, но обращусь к тому, что писали люди, никогда коммунистами не являвшиеся и сегодня находящиеся по ту же сторону, что и я.