Генерал включил меня в Национальный совет, составленный из видных деятелей, которые многократно собирались на его заседания. Каждый раз Генерал выступал перед ними с блестящим анализом внутренней и международной обстановки. Именно на собрании Национального совета в мэрии города Венсенн в 1952 году произошел первый раскол: часть парламентской группы РПФ в Национальном собрании проголосовала за Антуана Пине, вопреки воле Генерала. Во всяком случае, такого поворота событий ожидали после выборов 1951 года. Поскольку принципиальные противники — коммунисты и голлисты — не составляли вместе большинства, партии Четвертой республики спасали свое царствование, будучи вынужденными договариваться между собой перед лицом угрозы со стороны двух оппозиций.

Более любопытный случай связан с общенациональным съездом РПФ в Лилле в 1949 году, на котором мне было поручено подготовить доклад об «ассоциировании». Это слово Генерал употреблял для обозначения того, что позже стало называться соучастием. Он искренне верил в формулу, промежуточную между капитализмом и социализмом, между миром джунглей, дикой конкуренции и миром всеобъемлющей бюрократии, между индивидуальной собственностью на средства производства и огосударствлением предприятий. Между двумя этими режимами ему виделся некий третий, способный положить конец войне классов, не надевая, однако, при этом на общество ярмо всемогущего государства. Генералу известны были название, дух, конечные цели этого строя, но отнюдь не средства его осуществления. Я сделал все, что мог, ради конкретизации идеи «ассоциирования» и назвал возможные направления ее реализации — участие в управлении и в прибылях. Тридцать лет назад проводились, хотя и в меньших масштабах, чем сегодня, более или менее удачные опыты участия рабочих в организации труда, профсоюзов — в управлении предприятиями, наемных работников — в прибылях.

Итак, я сделал все, что мог, но не создал у моих товарищей впечатления, что разделяю их веру. Меня упрекали за скептицизм не совсем несправедливо. Что означает «верить в привлечение»? Представляет ли собой «ассоциирование» доктрину, сравнимую с социализмом или либерализмом? Определяется ли оно проведением постепенных реформ или наличием определенных институтов? Если «ассоциирование» должно было соперничать с социализмом, то действительно я не входил в число сторонников такой доктрины. Придя к власти, голлисты за одиннадцать лет обеспечили принятие, самое большее, нескольких законов, поощряющих те или иные разновидности участия, которые мы предусматривали во времена РПФ.

Напротив, по двум пунктам я заслуживал упреков в скептицизме. Во Франции — такой, какой она была и какой она остается, — реформы, направленные на изменение предприятия, являющегося прежде всего производственной единицей, наталкиваются чаще всего на два препятствия, на две власти. С одной стороны, это профсоюзы, особенно те, которые находятся в союзе с компартией, а с другой — патронат. Первые не хотят смягчать классовую борьбу в рамках капитализма, а представители второго опасаются реформ, навязываемых сверху, государственной властью. Я не являлся противником побудительных действий государства, но с подозрением относился к актам, которые должны были бы применяться ко всем предприятиям без предварительного согласия людей, обязанных проводить эти акты в жизнь.

Вторая моя оговорка была связана с той фазой, которую переживала французская экономика. Мы находились в конце 1940-х годов. В отличие от многих экономистов, преследуемых призраками проклятых лет и каждый раз опасавшихся новой стагнации французской экономики, я склонялся к оптимизму. Несмотря на инфляцию и министерскую нестабильность ¹⁶³, восстановление, при содействии плана Маршалла ¹⁶⁴, шло полным ходом. Но восстановление — или, может быть, следовало уже говорить о росте — предполагало высокую долю инвестиций, следовательно, высокую долю реинвестирования прибылей предприятий. Участие в прибылях создавало двойной риск — сокращения реинвестиций и разочарования получателей прибылей.

В те времена никто еще не был знаком с идеей, которую сделал популярной полтора десятка лет спустя выпускник Политехнической школы М. Луашо. Он полагал, что реинвестированная часть прибылей должна рассматриваться, по справедливости, как собственность работников и относиться на счет капитала. Если ежегодно реинвестированные фонды будут составлять дополнительный капитал и относиться на счет рабочих, то последние через определенное число лет автоматически станут собственниками своего предприятия. Как мне передавали, охваченный энтузиазмом генерал де Голль воскликнул: «Вот участие, которое я столь долго искал».

Энтузиазм, разделявшийся также моим другом Луи Валлоном, напомнил мне шутку, которую любил Леон Брюнсвик: «В семье Аронов есть два хороших философа и два хороших теннисиста, а всего их трое. Один выпускник Политехнической школы из числа моих друзей так и не отгадал загадку». В современном предприятии стоимость его капитала, выраженная в курсе акций, зависит прежде всего от способности производить и продавать, получая прибыль. Можно также сказать, что предприятие — это машина по производству прибавочной стоимости, или добавленной стоимости, определяемой разницей между объемом затрат и объемом продаж. Ежегодное реинвестирование автоматически не увеличивает прибавочную стоимость. Реинвестированные фонды идут, помимо амортизации, на модернизацию оборудования, сами по себе они не гарантируют возрастания стоимости капитала. Только политехник, исполненный веры, мог полагать, что стоимость реинвестированных прибылей могла приводить к равному увеличению капитала.

Но вернемся к РПФ. До разрыва с Лабартом Генерал дважды приглашал меня в Лондоне на обед. Первая встреча оставила два воспоминания. Генерал похвалил меня за мои статьи в «Франс либр»; эти комплименты можно было бы назвать банальными, но их отличала смесь учтивости и серьезности, характерная, очевидно, для его подхода ко всем гостям. Во время обеда он дал, импровизируя, блестящий анализ оккупационного режима во Франции: вермахт, желающий оккупации в традиционном стиле, в соответствии с международным правом; гестапо, истязающее людей; более или менее искренние сторонники франко-германского сотрудничества, такие как Абетц. От этих трех групп зависит положение французов, причем по мере развития Сопротивления влияние гестапо непременно будет возрастать.

На этом — или на другом — обеде разговор зашел о правительстве Виши. В то время оно остерегалось идти на безоговорочное сотрудничество с неприятелем, пыталось добиться улучшения материальных условий жизни населения, не соглашаясь предоставлять Германии политические выгоды, что привело бы к острой реакции со стороны Вашингтона. Я намекнул на то, что в тех условиях, в которых оказались Маршал и его советники, они никак не могли действовать иначе. Генерал понял смысл моих слов и дал мне почувствовать, что никогда не согласится с такой интерпретацией ситуации или же с таким примирительным отношением. В этот — или в другой — вечер он сказал, скорее вскользь, заключая свой разбор, что люди Виши пойдут до конца в своем коллаборационизме. Я возразил, исходя из здравого смысла: флот, Северная Африка представляют ставку в мировой политике; в то же время они дают в руки Виши их последнее оружие, являются его главными доводами. Лишившись этого, Маршал отдаст себя на милость захватчиков. Почему бы он стал делать это по своей воле? Было видно, даже в этих частных беседах, что Генералу противна сама по себе игра Виши, как если бы он хотел полного прояснения ситуации.

В следующий раз я встретился с Генералом как раз в тот вечер, когда Госдепартамент опубликовал знаменитое коммюнике, содержавшее слова «the so-called free frenchmen» («так называемые свободные французы»). Сказаны они были в связи с освобождением островов Сен-Пьер и Микелон кораблями под командованием адмирала Мюзелье. Генерал ходил взад и вперед по своему салону и гневно повторял: «Хороши же они, наши союзники». Благодаря своей манере обращаться к Соединенным Штатам он, как воплощение Франции, непроизвольно поднимался на такой же уровень, на каком находилась первая держава мира. Этот диалог Генерала с самим собой остался в моей памяти.