«Штаб» Лабарта состоял из двух человек, Старо и Марты, обоих отличали румянец на щеках, необычность, граничившая со странностью. Старо воевал в Первую мировую войну в австро-венгерской армии, был артиллерийским офицером, а позже, после 1918 года, служил в польской армии. Долгое время Старо являлся членом коммунистической партии (не знаю, польской или германской), он жил в Советском Союзе, занимался партийной работой в Веймарской Германии, хорошо знал знаменитого Мюнценберга[93]. Какую роль выполнял Старо в международном коммунистическом движении? Когда он порвал с этим движением? Для меня это всегда оставалось тайной. Когда я встретил его, то считал, что он свободен от всяческих уз, и до сих пор сохраняю это убеждение. Старо с охотой щеголял каким-то радикальным цинизмом. Он заявлял, что коммунизм — это фашизм унтер-офицеров, а фашизм — это режим офицеров. Но этого человека отличал прежде всего ум, ум удивительный, который прорывался наружу, несмотря на трудности выражения мыслей даже на немецком языке, языке его культуры. Когда завязывалось наше сотрудничество, он иногда приносил мне сырые рукописи по полусотне листков, которые я доводил до двадцати машинописных страниц. Так родилась статья о битве за Францию, которую генерал де Голль прочитал и на полях которой сделал заметки. Мало-помалу рукописи Старо на немецком языке стали походить по своим размерам и стилю на журнальные статьи; моя же работа свелась к переводческой. Мы вместе написали небольшую книгу — «Решающий год» («L’Année cruciale»), заказанную британской пропагандистской службой. Мой соавтор набросал на бумаге несколько мыслей. Мое участие на этот раз было значительным; к тому же впервые после 1940 года я размышлял о военных делах. Глядя на наше прошлое, я возмущался всеобщим незнанием проблем стратегии и тактики, как возмущался ранее неведением экономики.
Хотя Старо был умным человеком, до уровня моих французских друзей он не дотягивал. Несомненно, он хорошо был знаком с работами Клаузевица, но отнюдь не с работами философов. К оттенкам, тонкостям Старо относился с презрением, может быть провокативным. Власть, которую осуществлял Генерал с 1958 по 1969 год, на взгляд этого человека, скорее подтвердила бы, чем опровергла его формулу: «Генерал — это фашист». Посвятив себя политической деятельности, внутри коммунистической партии или против нее, он сотрудничал в газетах, приобрел широкую культуру. Но он слишком крепко привязывал себя к текущему моменту. Из всей троицы Старо казался мне и кажется еще сегодня, несмотря на свои приступы грубости, несмотря на свой цинизм, самым лучшим — и не только в интеллектуальном плане.
Госпожа Лекутр (ее супруг, благодаря которому она стала французской гражданкой, проживал где-то во Франции) не была, конечно, лишена тонкости, жизненной энергии, сметливости, ума. В редакции она являлась неким цензором, считала своим долгом перечитать все материалы и предложить исправления или полезные улучшения. Кроме того, она занималась общественными связями Лабарта и журнала. Своей роли чтицы эта женщина придавала большее значение, чем эта роль того заслуживала. Напротив, ее деятельность в качестве организатора была, как мне кажется, необходимой.
Вокруг журнала вращались лица одновременно и светские и маргинальные; среди них назову в первую очередь баронессу Будберг, происходившую из аристократической германской семьи, проживавшей в Эстонии; эта женщина в молодости была необыкновенной красавицей, она еще сохранила свою прелесть, ее обожали некоторые знаменитости, Герберт Уэллс в их числе. Я видел этого писателя два или три раза, он упорно боролся со смертью, которая к нему приближалась. Вспоминаю его слова, сказанные о баронессе: «Всех она привлекает, ибо так привлекательна». Посланник британского правительства (Локкарт), переживший первые месяцы большевистской революции, описывает в своих воспоминаниях, как вошла «Мура» в его жизнь. Черты ее лица еще напоминали поклонникам о едва угасшей любви. Баронесса принимала гостей в своем салоне все дни недели после обеда, среди этих гостей были люди света, но очень редко — высшего света.
Таким образом, журнал «Франс либр» обязан был своим рождением и своим успехом четырем «штатным» сотрудникам, двое из которых не являлись французами. Старо был необходим в не меньшей мере, чем я, ибо он задумывал или составлял ежемесячные аналитические обзоры военной обстановки, обзоры стратегического характера, которые обеспечивали журналу, более чем все остальные его материалы, репутацию, интеллектуальный авторитет. Старо не мог обойтись без меня. И мы оба, Старо и я, не могли обойтись ни без Марты, которая отвечала за общественные связи журнала, за их развитие, ни без Андре Лабарта, способного на благородные порывы, и, в конечном счете, наивного в своих амбициях. Без него журнал не смог бы существовать, даже если он не всегда был автором статей, которые выходили за его подписью. По вине Лабарта журнал сбился со своего курса.
Мне трудно подчеркивать достоинства журнала, не расхваливая самого себя, но сегодня, сорок лет спустя, я достаточно отдалился от журнала, чтобы говорить о нем, не испытывая самодовольства, которое было бы нелепым. Поэтому я решусь здесь привести слова Александра Койре, который писал мне в конце войны, что французы за пределами страны создали не так много ценного, если не считать «Франс либр», лучшее произведение изгнанников.
Жан-Поль Сартр, которому я подарил переплетенные вместе номера журнала за полгода, опубликовал в газете «Комба» хвалебную статью (следует учитывать обстоятельства, нашу дружбу). Приведу выдержку из этой статьи: «„Франс либр“ представляет нам точку зрения самую уравновешенную и самую спокойную, наилучшим образом сбалансированную. Прежде всего, он создавался в живом пламени постоянно изменявшейся действительности, сам ритм которой был непредсказуем, но, как кажется, журнал всегда сохранял расстояние, необходимое для оценки движения Истории. Как этим изгнанникам, подвергавшимся во Франции оскорблениям, оторванным от своих семей, удалось в течение четырех лет сохранять такую объективность, беспристрастность, тогда когда в самой глубине их душ сталкивались надежда и сожаления? Много ли найдется хроник военных действий, которые можно было бы перечитать четыре года спустя после этих действий с тем же глубоким интересом? Самые разнообразные статьи о Виши, о состоянии дел во Франции, об итальянском общественном мнении или германской прессе, проблемах международного права, рассказы офицеров и солдат о войне — все это сосредоточивалось вокруг трех регулярных хроник, блестящих по своей проницательности. Хроника Раймона Арона (Рене Авора) предлагает нам нечто вроде спектрального анализа национал-социализма; анонимный военный обозреватель, объясняя битвы и стратегию этой всеобщей войны, рассматривает их как бы с планетарной высоты и показывает в каждом случае, как тесно переплелись друг с другом военный жребий и экономическая борьба; наконец, экономист Рене Ваше (Робер Маржолен) исследует проблемы военного и послевоенного времени»[94].
Каждый месяц я писал по одной статье, посвященной положению дел во Франции (под заголовком «Французская хроника»), и по одной статье с анализом политической или идеологической темы; я переводил на французский язык или пересказывал на этом языке военные статьи Старо, а иногда писал передовые, которые подписывал своим именем Лабарт. В литературной части журнала, которая зачастую была слабой, мы опубликовали произведения Жюля Руа (Альбера Коэна). Читая одну из работ этого автора, Сартр не смог сдержаться, настолько претил ее стиль. «Кто этот Альбер Коэн?» — спросил он меня. Речь шла о статье, посвященной германской армии, которую парализовала русская зима. Но Жюль Руа приносил в редакцию и прекрасные материалы. В Лондоне я прочитал рукопись книги «Европейское воспитание» («Education européenne») Ромена Гари и предрек ему большое литературное будущее. По возвращении во Францию, в 1946 году, я познакомился со статьей Люсьена Февра, которая тронула меня особенно потому, что он в свое время сурово отзывался в частных разговорах о моем «Введении». Февр прокомментировал две книги, в которых я собрал «Французские хроники» и статьи на идеологические темы:[95]
