«Что же мне ему посоветовать? — думал Петр Николаевич. — Пожалуй, он на распутьи. И тот, второй путь, наверно, потруднее моего…»

Петр Николаевич приехал в Киев вместе с Наденькой и детьми. В Гатчине он успел договориться с начальником школы о переводе в Третью авиационную роту своего друга Нелидова.

Теперь, когда улеглась двухдневная суета по устройству семьи и Наденька горячо взялась за уборку очень понравившейся ей квартиры с широченными окнами, в которые золотыми потоками лилось солнце, Петр Николаевич надел парадный мундир, прицепил кортик и пошел представляться командиру роты.

Аэродром был совсем недавно оборудован у села Святошино, и только четыре палатки рядом с аэропланными ящиками да матерчатый полосатый конус на крыше каменного здания штаба отличали его от располагавшегося здесь прежде стрельбищного поля.

У крыльца штаба Самойло рассказывал Мише Передкову и Вачнадзе про свою встречу с командиром роты:

— Переволновался я ужасно! Капитан Линно пользуется правами командира дивизии и подчиняется непосредственно начальнику штаба военного округа. Шутка ли! А тут еще меня предупредил поручик один: — «Держите с ним ухо востро: педантичен до глупости. Полетами не интересуется, но не дай бог явиться к нему недостаточно выбритым! Недаром прозвище у него — „Оловянный глаз“». — И как на зло — никого из вас нет. Выпил я для храбрости стакан водки и влетел к нему на полной скорости — «Штабс-капитан Самойло прибыл в ваше распоряжение!» — Гляжу, и капитан Линно вскочил, как ужаленный. Но что за чертовщина!.. В одной руке у него сапог, в другой — щетка. — «Господин капитан вышодши, ваше благородие!» — Оказывается, — представьте, — денщик!

Передков и Вачнадзе расхохотались. Петр Николаевич подошел к ним сзади и они его не заметили. Он гаркнул, изменив свой голос до свирепого баса:

— Господа офицеры!

Самойло, Миша и Вачнадзе замерли в немом испуге, потом обернулись и, увидав Нестерова, расхохотались снова.

— Напугал…

— Мы думали — капитан Линно.

Петр Николаевич улыбнулся:

— Если уж вы так дрожите перед начальством, — я доложу за всех. Пошли! Впрочем, доложить лучше вам, господин штабс-капитан Самойло. Вы старше по чину и потом… уже сделали одну попытку доложить, правда, неудачную…

— Вот именно неудачную! — без тени шутливости сказал Самойло. — Нет, Петр Николаевич, доложите вы, прошу вас…

В кабинете сидели двое. Один длиннолицый, с ровным пробором посредине тщательно прилизанной — волосок к волоску — седеющей у висков головы и с застывшим взглядом голубоватых, навыкате, глаз.

«Это и есть Линно», — догадался Петр Николаевич и, отдав честь, доложил:

— Господин капитан! Группа военных летчиков в составе штабс-капитана Самойло, поручика Вачнадзе, поручика Нестерова и подпоручика Передкова прибыла по окончании гатчинской школы летчиков в ваше распоряжение!

Он передал Линно четыре пакета, густо облепленных сургучными печатями.

Капитан Линно не удостоил вниманием вошедших офицеров и, ни к кому не обращаясь, с тем же ледяным выражением лица проговорил, почему-то превращая все буквы «о» в «э» и растягивая их так, что получалась пародия на истинный смысл, который он придавал своим словам:

— Гэ-эспада эфицеры! Пэ-эздравляю вас с началам службы в Э-эдиннадцатэм авиа-этряде.

Летчики дружно поблагодарили.

«Значит все будем в одном отряде! Превосходно!» — облетела всех одна мысль.

— Ваш кэ-эмандир, — сказал Линно, чуть повернув голову в сторону сидевшего у окна очень рослого офицера, — пэручик Есипэв.

Поручик Есипов молча встал. Летчики несколько мгновений глядели на него с выражением безропотной покорности судьбе: квадратный подбородок, низко нависшие над темными глазами брови, высоченная атлетическая фигура, на которой офицерский кортик выглядел детской игрушкой.

— Похоже, что мы попали в ледяное царство, — шепнул Петру Миша. — Глядит, как удав на лягушек.

И словно бы опровергая это первое впечатление, Есипов неожиданно улыбнулся и эта улыбка преобразила все его лицо, — все черты стали удивительно мягкими, добрыми, а в темных глазах, как в лесном озере, засверкали солнечные блестки.

— Все мы на Руси — молодые летчики, — сказал он сочным грудным голосом. — И дело наше — молодое. Но хотелось бы, господа, заметить: стрелка барометра все более отклоняется к военной буре. На созревание матушка История отпускает нам весьма мало времени. Стало быть, нам надо набираться опыта, учиться, дерзать. К этому и призываю вас, господа офицеры!

Петр Николаевич сразу понял, что в этом человеке он найдет поддержку во всех своих замыслах. Сдержанная и вместе образная речь его, горячее чувство, согревающее каждое его слово, понравились всем.

Только один капитан Линно, поиграв стэком, неизвестно откуда появившимся в его руках, сказал все с тем же непроницаемым лицом:

— Разрешаю э-этдыхать. Три дня. И вэеннэму кэменданту пьяными не пэ-эпадаться!

Вновь испеченным военным летчикам не терпелось летать и воспользоваться отпуском ни у кого не было желания. Прямо из штаба вместе с Есиповым направились они к палаткам. Только штабс-капитан Самойло ушел под предлогом неустройства своих домашних дел.

На Сырецком аэродроме стояли старые знакомые — усеянные тросами и стойками «Фармашки». Внешний вид их весьма нелестно аттестовал механиков: у цилиндров и патрубков моторов протянулись следы подтеков масла, электрические провода к свечам были плохо изолированы, некоторые пальцы тросов аэропланов вместо шплинтов неграмотно контрились проволокой.

После варшавских новеньких «Ньюпоров» эти машины казались старыми изношенными башмаками. Есипов заметил черты разочарования на лицах молодых летчиков.

— Аэропланами, как видите, нас не балуют, — проговорил он смущенно. — Пока еще собираются пожертвования на создание русского воздушного флота. Вот сформированы первые три роты — в Петербурге, Москве и у нас, в Киеве.

Есипов отвел Петра Николаевича в сторону:

— У ваших друзей кислые лица. Помогите мне поднять у них настроение.

— Вы правы, — ответил Нестеров. — Если на «Фарманах» летать по-новому, они ничуть не уступят последним конструкциям.

В глазах Есипова блеснули огоньки одобрения.

— Я слышал о ваших полетах в Варшаве, — заметил он. — Превосходно, поручик! Мысли, бередившие меня, нашли подтверждение в вашем опыте. Летать, боясь кренов, — все равно, что плыть по морю, боясь волны.

— Но как вы узнали про мои опыты? — удивился Нестеров.

— Язык, говорят, до Киева доведет. Случайно попалась мне варшавская газета, в которой описывались отважные полеты поручика Нестерова. Я написал начальнику гатчинской школы, старому моему другу…

— Погодите, погодите, — начал догадываться Петр Николаевич. — Похоже, что наше назначение в Киев и в Одиннадцатый отряд не случайно?

— Похоже, — засмеялся Есипов.

— В таком случае, позвольте вас от всей души поблагодарить!

Он крепко пожал руку командиру отряда.

Полеты начались в тот же день. Есипов брал с собой в воздух каждого из вновь прибывших летчиков и знакомил его с районом Киева, показывал наиболее удобные подходы к аэродрому при расчете посадки.

Вечером поручик Есипов разрешил Петру Николаевичу взлететь самостоятельно.

Нестеров садился в аэроплан с большим волнением. Сколько бы он ни поднимался в воздух, сколько часов не налетал бы, но всякий раз перед взлетом он слышит, как быстрее бьется сердце: бог весть, сяду ли живым-здоровым?

Нет, Петр Николаевич не относился к числу тех, кто слепо пускался в полет, точно бросаясь в воду: авось, доплыву! Но именно потому, что ясно видел он опасности, подстерегающие пилота, в душу просачивался ледяной холодок тревоги.

Нестеров взлетел и, набирая высоту, разглядывал Киев. Красавец город раскинулся по обе стороны Днепра. Отливали золотом купола и кресты Лавры, зелеными кудрявыми кустами выглядели деревья Купеческого сада, Крещатик напоминал муравейник от густо сновавшей по нему массы людей и экипажей.