Яцук изумленно вытаращил глаза:

— Я же вам всю дорогу рассказывал!

— Расскажите, прошу вас. Я не мог сосредоточиться…

Яцук сел, побарабанил пальцами по столу.

— Вкратце, дело обстояло так, — начал Яцук. — Николай Егорович Жуковский сделал два доклада по главному вопросу — об устойчивости аэроплана. Он предложил испытываемый им новый способ: обеспечивать устойчивость с помощью струй сжатого воздуха или потока от вентилятора. Понимаете? Он предлагает выправлять нарушенное равновесие путем прямой реакции или воздействием на рули посредством вводимых маятниковых устройств. Ну, после докладов началось настоящее мамаево побоище!

Теперь на лице Петра Николаевича не было и тени усталости. Он весь подался вперед, подперев подбородок обеими руками.

— Ботезат, — продолжал Яцук, — вы знакомы с его исследованиями?

Петр Николаевич утвердительно кивнул.

— Так вот… Ботезат не согласился с Жуковским. «Главный вопрос, — утверждал он, — о продольной устойчивости достаточно надежно решен хвостом-стабилизатором». Тут и пошло!

Летчик Лебедев набросился и на Николая Егоровича и на Ботезата: «Всем авиаторам хорошо известно, что хвост не только не сохраняет устойчивости в ветреную погоду, но часто нарушает ее, и нам приходится вести борьбу рулями против неподвижной части хвоста. Вспомните, что сто сорок человек разбилось на аэропланах, из которых каждый был снабжен хвостом-стабилизатором!» Потом поднялся Сикорский. Слышали о таком?

— Нет, не слышал, — признался Петр Николаевич.

— И не мудрено. Он выступает впервые. Но, между прочим, недавно облетал — и весьма успешно! — два аэроплана своей конструкции. Так вот… Возражая Лебедеву, Сикорский привел слова французского рекордиста скорости Ведрина: «На быстроходном аэроплане не ветер гонит меня, а я гоню ветер!»

Анна Сергеевна забарабанила в дверь:

— Спать, полуночники!

Яцук быстро поднялся:

— Спокойной ночи, Петр Николаевич!

— Спокойной ночи, — ответил он тихо.

Сон не мог побороть Петра Николаевича. Мысли о Наденьке и детях перемежались с раздумьями над спорами ученых об устойчивости аэроплана.

Кто из них прав? Выступление Сикорского перекликалось с его собственными догадками. С увеличением скорости аэропланы будут меньше зависеть от ветра. Но разрешит ли это целиком проблему устойчивости и безопасности?

В предложении профессора Жуковского, пожалуй, больше интересного. Ведь аэроплан — не артиллерийский снаряд. Скорость увеличишь, а как сядешь?..

Медленно брезжил рассвет. Тишина была до того густой, что слышалось тиканье карманных часов, лежавших на столе…

Новый день не принес ничего утешительного. Начальник вокзала, тучный старик с важной осанкой и длинной бородой, расчесанной на две стороны, напоминавший адмирала Макарова, сказал доверительно Петру Николаевичу:

— Угомонятся. Живот действует исправней полиции. Как жрать нечего станет, так и угомонятся.

— Когда же все-таки можно ждать поезда из Москвы? — спросил Петр Николаевич.

Начальник вокзала пожал плечами:

— Не скажу, голубчик. Сам в потемках. Об этом не худо бы спросить у большевиков, которые всю эту кашу заварили. Так ведь не скажут. Пошлют нас с вами к чертовой бабушке!

Он засмеялся, довольный собственной шуткой.

Петр Николаевич молча поглядел на его трясущуюся от смеха адмиральскую бороду и быстро вышел. Яцук и Анна Сергеевна с нетерпением дожидались его у дверей.

— Есть надежда, — сказал он, отводя глаза. — Судя по тону начальника вокзала, поезд возможен.

— По вашему лицу не видно, чтобы эта надежда была близкой, — заметила Анна Сергеевна.

— До Луны — четыреста тысяч километров, и то человек не теряет надежды до нее добраться! — засмеялся Яцук.

Они прождали до обеда и хотели уже уходить, но тут возникло неожиданное происшествие. Петр Николаевич приметил, как прошла мимо него невысокая молоденькая девушка в потертом бархатном салопчике, в повязанном по-деревенски синем платке. На курносеньком розовом лице ее сверкнули горячие и пристальные глаза.

Чем-то напомнила она ему Наденьку. Он долго следил за ней взглядом. Ему показалось, будто девушка что-то украдкой раздавала людям. Анна Сергеевна тоже обратила внимание на девушку.

— Смотрите, как толпится возле одной девицы народ. Николай, сходи узнай, может, она продает дрожжи, в Петербурге не стало дрожжей.

— Теперь все возможно, — недовольно проворчал Яцук и направился в другой конец зала.

Через несколько минут он вернулся, зажав что-то в кулаке.

— Дрожжи! — сказал он с горькой усмешкой. — Да не те, что ты думаешь, Ганна.

Яцук разжал кулак, открывая скомканную бумажку, и, оглянувшись, шепнул:

— Прокламация!

Петр Николаевич молча взял листок и стал читать. Анна Сергеевна вырвала прокламацию и спрятала в свою сумочку.

— Вы с ума сошли, Петр Николаевич! — испуганно зашептала она. — Если вас увидят с прокламацией…

В это время среди пассажиров началось необычное движение. Блеснули погоны жандармов.

— Стой!

— Держите ее!

— Перехватывайте! — раздалось в зале.

Свистки, крики, усилившийся гул огромного зала — все это наполнило Петра Николаевича тревогой. Громко билось сердце. Где девушка? Где эта смелая буревестница? Успеет ли она скрыться от жандармов?

Петр Николаевич оглянулся: Яцук и Анна Сергеевна тоже напряженно и ожидающе глядели перед собой.

— Боже! Ее схватят, схватят! — дрожа всем телом, в страхе бормотала Анна Сергеевна.

Вдруг из толпы вихрем выметнулась та, за которой гнались. Она была без косынки. Русые волосы разметались, закрывая лицо.

Она бежала прямо на Петра Николаевича, стоявшего недалеко от входной двери.

— Держи-и! — ревели жандармы.

— Поручи-ик!..

Он стоял стиснув зубы. Кружилась голова от волненья. Девушка на бегу заметила Нестерова. Шарахнулась от него, как от огня, и скрылась за дверью. Пять жандармов тяжело топали следом…

«Она испугалась меня… Испугалась!» — с невольной обидой думал Петр Николаевич.

На улице толпа надежно укрыла девушку, и жандармы растерянно и безнадежно работали локтями, протискиваясь среди людей, которые были удивительно недогадливы и не торопились расступиться.

Яцук и Анна Сергеевна повеселели.

— Обедать, обедать! — заладили они, переглядываясь с Петром Николаевичем. Он тоже был доволен удачей безвестной девушки, но радость омрачал молчаливый укор:

«Она испугалась меня…»

Пока Анна Сергеевна подавала на стол, Петр Николаевич прочел прокламацию. На Ленских золотых приисках по приказу жандармского офицера Терещенко было убито и ранено пятьсот рабочих. Они мирно шли к администрации — чиновникам англо-русской компании просить о повышении заработной платы.

Петр Николаевич почувствовал приступ мучительной тошноты, как в свой первый полет, когда он глянул вниз, в пропасть, на дне которой лежала земля. «Куда ведет Россию полковник Преображенского полка, сидящий на троне? В какую пропасть хотят нас столкнуть? Расстреляли… Пятьсот человек… Человек!..»

Яцук что-то рассказывал о предстоящем конкурсе аэропланов в Петербурге, Анна Сергеевна мягко вышучивала растерянность Петра Николаевича при встрече на вокзале с «русской Жанной д’Арк», но он не откликался на речи своих собеседников. «Боже, как страшно, как сиротливо жить стало на Руси! И неужто не забрезжит рассвет в этой мгле? Нет, так долго продолжаться не может!..»

Глухо, словно верещанье сверчка, донесся голос Анны Сергеевны:

— Петр Николаевич! Поглядите в зеркало, на вас лица нет. Встряхнитесь! Вы же мужчина, авиатор! Хотите, пойдем сегодня слушать Собинова?

— Непременно, Ганночка! — заторопился Яцук и подмигнул Петру Николаевичу. — Собинов в Петербурге редкий гость.

…На вокзале было по-прежнему томительно. Только и нового, что заметно прибавилось жандармов. Начальник вокзала не показывался на глаза, и это обстоятельство не предвещало поезда и сегодня…