— Верно, ваше благородие!

— Деды наши говорили: полюбишь труд — будешь сыт и обут, побежишь от труда, — оседлает тебя беда! — отвечали батарейцы.

Наконец, наступил последний день перед инспекторской стрельбой. Петр Николаевич с чувством удовлетворения наблюдал за тем, как фейерверкеры занимались с солдатами.

В это время в соседней батарее творилось что-то странное. Капитан Сегеркранц бегал взад и вперед, поминутно кричал:

— Ба-атаре-ея к бою… то-овсь!

И почти следом, с гневными, угрожающими нотами в голосе пел:

— А-ат-ста-авить!

Номера, словно угорелые, уже в который раз бросались к орудиям и тут же возвращались к исходному положению. Фейерверкеры, подражая командиру батареи, громко бранили вконец издерганных солдат.

Петр Николаевич услышал, как Олейник возмущенно бросил:

— Ну и настреляют они ему завтра!

— Не приведи господь с таким службу нести!.. — отозвался кто-то.

Сегеркранц подбежал к пожилому канониру, испуганно таращившему глаза и вытянувшемуся «в струнку».

— Ты-ы, с-старая водовозная кляча, собачий обглодок! Почему медленно исполняешь команду?

— Никак нет, ваше высокоблагородие…

— Ба-алван! — побагровел Сегеркранц. — Так ты еще возражать? Воз-ра-ажать?!

Он сразмаху ударил канонира по щеке, потом стал бешено сыпать удары. Из носа и губ рядового показалась кровь…

Солдаты нестеровской батареи уже не слушали фейерверкеров, а с тоской и гневом в глазах глядели на соседнюю батарею.

Петр Николаевич вдруг почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Весь кипя и негодуя, он громко скомандовал:

— Смирно!

В голове тревожно теснились мысли: «Что сказать мне им? Что Сегеркранц негодяй и не достоин людского уважения? Они сами отлично знают это…»

— Вот что, ребята, — проговорил Петр Николаевич, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойствия. — Если мы за весь год ничему не научились, то ничего не сможем сделать и за один день перед инспекторской стрельбой. Разрешаю отдыхать!

Солдаты повеселели, фельдфебель строем повел их в казарму.

В тот же день, узнав от Сегеркранца о «проступке» Нестерова, генерал вызвал Петра Николаевича и потребовал от него письменного объяснения. Через час в штабе уже висел приказ, в котором командир бригады объявлял выговор «поручику Нестерову за нарушение дисциплины, выразившееся в невыполнении приказа по бригаде о подготовке батареи к боевой инспекторской стрельбе».

Наутро бригада выехала на полигон. Петр Николаевич хмурился, часто вздыхал. Выговор, объявленный ему в приказе, выговор несправедливый, камнем лежал на сердце. Он обернулся, оглядел свою батарею. Лица солдат были уверенные, веселые. В этих простых русских людях, отзывчивых, верных, мужественных, находил Петр Николаевич моральную опору, черпал силы. Вот и теперь, приглядевшись к солдатам, Петр Николаевич стал собраннее, увереннее ступал по земле.

Инспектирующий, дородный полковник генерального штаба, выехал на гнедом высоком жеребце на середину фронта бригады и громко объявил:

— Именем Его императорского величества инспекторские стрельбы Девятой Восточносибирской артиллерийской бригады считаю открытыми. Господа офицеры! Солдаты! Сегодня вы держите экзамен готовности умело сражаться за веру, царя и отечество. Честь имею! — он козырнул и, красиво вздыбив коня, отъехал в сторону.

— Пе-ер-вая батарея-а!.. — запел командир бригады. — На огневую позицию-ю!

Нестеров быстро развернул батарею. Орудийные номера действовали быстро и слаженно. Командир батареи заметил, что под колесами был сыпучий грунт. «Плохо! — подумал Петр Николаевич. — Это может отразиться на результатах стрельбы». Он приказал принести маты и подложить их под колеса. Потом распорядился вырыть углубления для более прочного упора сошников и вложить в них деревянные брусы.

Солдаты старались изо всех сил. Все волновались. Петр Николаевич поднял бинокль, поднес его к глазам, быстро определил расстояние до цели и подал предварительную команду. Наводчики установили данные на прицеле, остальные номера застыли в боевой готовности.

— Огонь! — скомандовал Нестеров, крепко сжимая бинокль.

— Выстрел! — как эхо отозвались наводчики.

Орудия протяжно ухнули и откатились. От сотрясения воздуха дрогнули высокие сосны. А далеко впереди взметнулись вихри земли и черного дыма.

Не отрывая глаз от бинокля, Петр Николаевич произнес весело, как-то совсем по-мальчишечьи:

— Отменно, ребятки! Отменно!

По телефону инспектирующему доложили, что все цели поражены. Как и следовало ожидать, батарея Сегеркранца стреляла прескверно. Инспектирующий предложил командиру бригады «отметить поручика Нестерова», но генерал даже не отменил выговора.

Командир бригады пригласил к себе председателя суда общества офицеров. Сегеркранц вошел и, призвякнув шпорами, замер в почтительном ожидании.

— Как вы думаете, капитан, следует ли мне удовлетворить рапорт этого сумасброда Нестерова? — спросил генерал.

— О чем просит он в своем рапорте, ваше превосходительство? — осторожно осведомился Сегеркранц.

— Представьте, добивается перевода в школу летчиков. Право, сумасброд!

— Ха-ха! — с сарказмом хохотнул Сегеркранц. — Этот честолюбец хочет, чтобы о нем писали в газетах, как о герое Блерио!

— Я думаю, капитан, не воспользоваться ли нам сим обстоятельством? Нестеров не внушает мне ни малейшего доверия. Вспомните, ведь он прибыл к нам из Петербурга после той самой смуты, которая до сих пор еще не улеглась.

— Да, ваше превосходительство, революция посеяла в нем свое вредоносное семя. Плакатик, который ваше превосходительство соизволили приказать убрать, до сих пор висит в квартире поручика.

— Неслыханная дерзость! — бросил генерал. У него задрожала роскошная его борода.

Сегеркранц перевел дух.

— Мне кажется, ваше превосходительство, удовлетворить домогательства Нестерова означало бы незаслуженную честь для него. Разумеется, и оставлять его в бригаде тоже нежелательно.

— Как же с ним поступить? — спросил генерал, озадаченный вкрадчивым тоном Сегеркранца.

— Очень просто. Он рвется летать, — пусть повисит несколько лет на этой… хе-хе… воздушной колбасе. Там все его бредни улетучатся! Да и мы избавимся от этого беспокойного духа, ваше превосходительство.

— Беспокойный дух… Неистовый! — проворчал генерал и позвонил.

Вошел дежурный по штабу.

— Позовите поручика Нестерова.

Через несколько минут Петр Николаевич доложил о своем прибытии, спокойно глядя генералу в глаза.

— Я рассмотрел ваш рапорт, поручик, и определил ходатайствовать о прикомандировании вас к крепостной воздухоплавательной роте.

Петр Николаевич заметил, каким злорадным светом зажглись глаза капитана Сегеркранца, стоявшего слева от командира бригады.

— Вы довольны? — спросил генерал, и в тоне его Петр Николаевич уловил откровенную издевку.

«Вы хотите, чтобы я поморщился, как от горькой пилюли? Ошибаетесь, господа!» — сдерживая приступ раздражения, подумал он и ответил:

— Благодарю, ваше превосходительство. Мне только жаль расставаться с солдатами моей батареи. Превосходный народ!

— А с нами расставаться не жаль? — спросил вдруг Сегеркранц. — Как говорится, была без радости любовь, разлука будет без печали?

Петр Николаевич, даже не поглядев в сторону Сегеркранца, спросил генерала:

— Разрешите быть свободным?

— …От праздных вопросов, хотите вы сказать? — засмеялся генерал. — У вас острый язык, поручик. Он не доведет вас до добра. Ну, бог с вами. Ступайте!

Петр Николаевич откозырял, звякнул шпорами и вышел, приметив во взгляде Сегеркранца нескрываемую злобу.

«Они все ненавидят меня, — горестно думал Петр Николаевич. — Командир бригады намеренно затрудняет мне доступ в авиационную школу…»

Недавно Петр Николаевич послал в Петербург первый проект своего аэроплана. Это был моноплан с двумя стабилизаторами, находившимися спереди и позади крыльев.