Альварес посмотрел на меня:
— Вы утверждаете, что в настоящий момент знаете, где находятся картины?
— А вы выполните нашу просьбу?
— Когда вы их вернете, я выдам вам расписку об их получении и умолчу о других аспектах ситуации.
— Этого будет достаточно, — согласился Макс, но не я.
Наклонившись к адвокату, я прошептала:
— Мне это не нравится.
— Не волнуйся, это стандартная процедура.
— Ну хорошо, — ответила я, не слишком убежденная его словами.
— Кроме того, у нас будет копия записи. Итак, Джози, — сказал Макс громко. — Расскажи шефу Альваресу, что ты узнала о картинах.
Вдохнув поглубже, я начала:
— Я обнаружила, что все три полотна краденые.
— Как вы это узнали? — спросил Альварес.
— Посмотрела в Интернете.
— Мы тоже проводили проверку через Интернет.
— Вы искали через правоохранительные сайты, ведь так?
— Да.
— Я тоже. Там о картинах ни слова. Я нашла информацию на специализированном сайте, посвященном произведениям искусства, украденным нацистами перед началом и во время Второй мировой войны.
Альварес откинулся на спинку стула и покачал головой:
— О чем вы говорите?
— До этого вы спросили об описи, составленной миссис Грант. Запись указывает, что мистер и миссис Грант купили все три картины у «А.З.», правильно?
— Да. Вы знаете, кто это?
Я отрицательно замотала головой:
— Нет. Может, это человек. А может, галерея. Я не знаю.
— А что вы знаете?
— Картина Ренуара «Три девушки с кошкой» была одной из нескольких картин, взятых из дома Брендеров в Зальцбурге в 1939 году. «Яблоки и виноград в голубой чаше» Сезанна была украдена у уважаемого венского коллекционера и бизнесмена Клауса Вейнера и его жены Евы также в 1939 году, правда, под предлогом так называемого еврейского налога. «Нотр-Дам утром» Матисса принадлежала семье Роузен. В 1937 году они одолжили его небольшому музею в Кольюре во Франции. В феврале 1941 года хранитель музея сообщил, что ее украли, если мне не изменяет память, вместе с семнадцатью другими полотнами. Может быть, их тоже заполучили нацисты. По этому пункту я не могу утверждать что-либо с полной уверенностью. Но я точно знаю, что она была украдена и она принадлежала еврейской семье.
Слушая, Альварес смотрел на меня прищуренными глазами, а когда я закончила, он покачал головой:
— Мы догадывались, что картины краденые. Иначе зачем их так тщательно скрывать?
— Ну, иногда законные владельцы боятся воров, — рискнула я возразить.
— В таком случае вряд ли ваша дверь будет запираться на плохонький замок, — парировал он.
— Да, наверное, — согласилась я.
— Где вы их нашли?
— Они были прикрыты картинами Тавернье.
— И как вам пришло в голову там искать?
— Интуиция плюс везение.
— Где они теперь?
Я взглянула на Макса. Тот кивнул, поощряя меня продолжать.
— Я не буду говорить. Я лучше вам покажу на месте.
— Почему?
— Я хочу получить расписку после того, как передам вам их с рук на руки.
Альварес кивнул:
— Хорошо, после допроса мы сразу отправимся за ними.
— И вы дадите мне расписку?
— Да, прямо на месте. — Он постучал ручкой по столу. — Будет нужно удостовериться в подлинности картин.
— Обязательно.
— Тогда мне надо предупредить эксперта. — Он встал.
— Мне казалось, я ваш эксперт.
— Ваша задача не определение подлинности, а оценка стоимости, — улыбнулся он.
— А кого вы собираетесь пригласить?
— Лео Сноу из Дартмута.
— Да, он настоящий специалист, — согласилась я. — Хороший выбор.
— Я сейчас вернусь. — Альварес остановил запись и вышел из комнаты.
Пока его не было, мы с Максом не проронили ни единого слова. Вернувшись, Альварес включил магнитофон и сказал:
— Я позвонил доктору Сноу. Он приедет утром и захватит с собой все необходимое для проведения экспертизы, так что уже к вечеру мы будем знать наверняка, являются ли картины подлинниками. — Он помолчал. — Джози?
— Да?
— Поздравляю вас с находкой.
— Спасибо, — улыбнулась я. — Я и сама рада, что нашла их.
Улыбнувшись в ответ, он спросил:
— А как вы устанавливаете стоимость?
— Вы имеете в виду Сезанна или Матисса?
— Вообще.
— Это сложно, — сказала я, имея в виду запутанность процесса.
— Разве?
— Да, это так. Отнеситесь к этому как к последнему оплоту чистого капитализма.
— О Господи!
— А почему ты спрашиваешь? — вмешался Макс.
Альварес изучал нас какое-то время, прежде чем откинуться на спинку стула и с противным скрежетом отодвинуть его от стола.
— У нас есть несколько подозреваемых, и мы надеемся, что вы поможете сузить их круг.
— Кого ты имеешь в виду? — быстро спросил Макс.
— Если наркоманы крадут бриллиантовую брошь и закладывают ее, я знаю, как определить ее цену. Я могу отправить своего человека под прикрытием, и он будет знать, как себя держать во время разговора. А Сезанн и Матисс, — он поднял руки, признавая свое поражение, — нам не по зубам.
— Ты собираешься попросить Джози сделать что-то под прикрытием? — удивился Макс.
— Или научить нас, чтобы мы сами могли это сделать. Здесь возможны разные варианты.
Ни я, ни Макс не проронили ни слова.
— Итак, вы можете рассказать, как определяете цену? — спросил Альварес.
Я вспомнила про руководство для Фреда.
— Смотрите, что у меня есть… Вуаля! — Я вытащила папку из сумки, положила ее на стол и открыла. — Здесь краткое описание процедуры, которой мы придерживаемся. Хотя начинать с нее — все равно что делать через одно место.
Альварес поднял брови.
— А что, — смутилась я, — даже моя мама не брезговала этим выражением. А она была настоящей леди.
Уголки губ Альвареса дрогнули.
— Теперь многое стало понятным. А зачем вы носите с собой эту папку?
— К нам приезжает человек, чтобы помочь управиться с оценкой имущества Гранта. Я составила это руководство для него. Хотела на досуге удостовериться, что все правильно написала.
— Могу я взглянуть? — Альварес взял папку и пролистал ее.
Когда он добрался до компании «Шо», я решила дать пояснения.
— В нашей сфере очень важно обращать внимание на то, как давно совершена сделка. Чем меньше времени прошло с момента продажи, тем более надежными являются данные для сравнения. Я решила ограничиться периодом в пять лет. Видите, как здесь детализированы факторы, с помощью которых определялась подлинность часов? Шо не поленился и рассказал об их истории. Она очень полезна, так как помогает понять, почему их цена оказалась выше, чем у аналогичных часов, проданных приблизительно в то же время.
Кивнув, Альварес пробежался глазами по листу. Перевернув страницу, он спросил:
— А это еще что?
— Информация об аукционе, проведенном Барни Трюдо в 2002 году.
Дойдя до абзаца, критикующего качество экспертизы Барни, Альварес поднял глаза и поинтересовался:
— Зачем вы критикуете Трюдо?
— Потому что сделка имела место быть, — пожала я плечами. — Я злорадствовала. Трюдо продал аналогичные часы, и нам известно, за какую сумму, следовательно, эти данные нужны. Я хотела дать понять новому сотруднику, насколько важно добросовестно подходить к экспертизе.
Альварес закрыл папку.
— Итак, что бы вы предприняли, если бы хотели продать Сезанна или Матисса?
— Я же вам показала, — кивнула я в сторону папки. — Провела бы исследование.
— Ну а навскидку вы можете назвать сумму?
— Миллионы долларов США.
— А точнее?
— В 1999 году Сезанна продали более чем за шестьдесят миллионов, но это было в период интернетовского бума. Сколько сейчас за него дают, я не знаю.
Он кивнул.
— Хорошо, допустим, на аукционе Сезанна оценили в десять миллионов. Сколько бы вы запросили, если бы хотели продать картину втайне от всех? Пять миллионов?
— Ни за что.
— Миллион?
Я задумалась на минуту.