В ту ночь мне снится Марианне. Мы оба вернулись в дом Скууга. Сидим рядышком в гостиной, как мы любили, и слушаем музыку. Я узнаю мелодию — странное соединение Малера и Джони Митчелл. Марианне берет меня за руку. Она чем-то опечалена. Ей известно, что произошло между мною и Сигрюн. Известно, что я перенес свои чувства с мертвой на живую так же, как в свое время перенес свои чувства с Ани на нее.

— Ты умерла, — объясняю я ей. — Поэтому я стал искать тебя во всех живых.

— Но почему ты выбрал именно Сигрюн?

— Потому что она больше других похожа на тебя.

Марианне грустно качает головой:

— Мы такие разные! Она никогда не сможет сделать тебя счастливым.

— Почему вы враждовали?

— Мы не враждовали. Просто были как чужие. У нее были такие большие желания. Неужели ты не понимаешь, что тебе следует держаться подальше от нашего семейства? Что ты только увязнешь в своем несчастье?

— Я никогда не считал своим несчастьем ни Аню, ни тебя.

— Но между тем это так. Просто ты этого не понимаешь. Я хотела вернуть тебе свободу. А ты опять влип в это.

— Какую свободу? — Мне трудно подбирать слова. Так приятно снова сидеть рядом и разговаривать. Никто никогда не беседовал так, как мы с Марианне.

— Ты не должна уходить от меня. — Я кладу голову ей на колени. Из глаз у меня бегут слезы.

— Я никогда не уйду от тебя, — говорит Марианне. И грустно улыбается.

И тут я замечаю, что у проигрывателя кто-то стоит, снимает с него пластинку и осторожно вкладывает ее в конверт.

Брур Скууг.

Его голова снова цела. Но там, куда попал заряд, волос больше нет. И виден шрам от раны, полученной в результате выстрела. Увидев его, Марианне отпускает мою руку, но Брур Скууг качает головой и с улыбкой успокаивает ее.

— Сидите как сидели, — говорит он. — Вы так подходите друг другу.

— Что тебе надо? — испуганно спрашивает Марианне.

Брур Скууг таинственно прижимает палец к губам.

— Слушайте, — шепотом говорит он.

Мы с Марианне вздрагиваем. Аня уже сидит за роялем. На ней ее любимый лиловый джемпер. К нам она не поворачивается. И не здоровается. Она в своем мире. Марианне протягивает к дочери руку. Но встать боится. Сейчас все решают Аня и ее отец.

— Сейчас вы услышите нечто необычное, — гордо говорит Брур Скууг и улыбается дочери. Он не скрывает своего волнения.

Аня не такая худая, какой была перед смертью. Когда она начинает играть, в ней появляется что-то сильное, торжествующее.

Первый аккорд фа минор.

Господи! Да ведь это Второй концерт Рахманинова! — думаю я, сидя на диване рядом с ее матерью и чувствуя неловкость от дружеского взгляда Брура Скууга. Ведь как бы там ни было, а он застрелился, потому что Марианне была ему неверна. Почему он теперь так легко к этому относится?

Но он видит только дочь.

Аня Скууг снова играет. Играет тот концерт, который разучиваю я сам. Я слышу ее сильное туше. Перед вступлением оркестра колонны аккордов образуют крещендо, потом вступает оркестр.

Аня играет и за оркестр!

Брур Скууг почти весело смотрит на меня. Под его взглядом я съеживаюсь. Марианне замечает это и жмет мне руку. Трудно себе представить, что так можно играть. Аня поддерживает темную, интенсивную и стремительную силу струнных в начале первой части, но в то же время не забывает и о быстрых фигурациях, которыми Рахманинов насыщает партию рояля.

— Но это же невозможно! — почти раздраженно кричу я с дивана.

— Для Ани нет ничего невозможного! — с торжеством отвечает мне Брур Скууг. — Ради этого стоило умереть! Вы все ошиблись! Никто из вас не верил в нее!

— Мы слишком в нее верили! — протестую я, а Аня продолжает играть в бешеном темпе и партию рояля, и партию оркестра. — Она сломалась под тяжестью наших ожиданий!

— Не болтай и слушай! — шипит Брур Скууг.

Аня играет концерт Рахманинова до минор. Мы сидим в Доме Смерти. В доме Скууга на Эльвефарет в Рёа, пригороде Осло. Этот дом я люблю больше всего. У меня есть от него ключ и во сне, и наяву. Брур Скууг садится в кресло «Барселона». На лице у него написано облегчение, он доволен. Марианне сидит рядом со мной, понять, что она чувствует, невозможно. Я вижу, что она все еще беременна. Знает ли Аня, что у нее скоро появится брат или сестра? Пока она играет, я понимаю, что мы живем в этом доме все вместе, хотя из нас всех живой только я. Брур Скууг не может усидеть спокойно, пока его дочь играет. Он встает и начинает прибираться в гостиной, поправляет картины, проверяет, чтобы пластинки стояли на полке строго по алфавиту. Потом идет в угол за роялем. Там стоит дробовик, из которого он застрелился. Там лежит веревка, на которой повесилась Марианне. Он сворачивает веревку. Брур Скууг любит порядок. Он берет веревку и дробовик и на цыпочках, чтобы не мешать Ане, выходит из гостиной.

Нам слышно, что он открывает дверь, ведущую в подвал, но это не имеет значения. Ведь он уже мертв. Больше ничего страшного уже не случится.

А Аня сидит за роялем и играет, таких горячих чувств я у нее не помню. Она играет могуче, взволнованно. В ее исполнении оркестр звучит мощно, во всю силу. А партию соло она исполняет безупречно, без единой ошибки.

Брур Скууг возвращается из подвала. Теперь он начинает накрывать на стол. Я смотрю на поставленные им приборы. На красивые хрустальные бокалы из Оррефорса. Он накрывает на четырех человек. Я теперь тоже член семьи, хотя я еще жив. Нас ждет праздничный обед. Сегодня вечером мы будем отмечать Анин триумфальный успех. Огромный, но такой предсказуемый успех.

Меня встречает Эйрик. Я этого не ожидал. Светит солнце. Ранний вечер. Я начинаю чувствовать опьянение после двух глотков водки. Несколько учеников съезжают по склону на санках. Кричат и смеются. Таня Иверсен стоит с парнями на дворе и наблюдает, как я стою перед дверью и смотрю в открытое приветливое лицо Эйрика Кьёсена. Я падаю духом, но он успокаивает меня прежде, чем я успеваю открыть рот:

— Вы будете играть наедине. Не бойся. Я ухожу с ребятами в лес.

Понятно, думаю я с облегчением. Сигрюн не хочет осложнять положение.

Войдя в темную гостиную, я вижу, что Сигрюн уже достала скрипку. Скрипка, покрытая темным лаком, выглядит старой и дорогой. Сигрюн настраивает ее в углу за пианино.

На ней старомодная твидовая юбка в зеленую клетку и светлый бежевый жакет. Она явно нервничает. Я и сам нервничаю. Найти друг друга в музыке — совсем не то, что в жизни. Она здоровается со мной так, словно между нами ничего не было.

— До сих пор не могу поверить, что ты согласился играть с такой старухой, как я! — весело говорит она.

— Для меня это большая честь, — серьезно отвечаю я.

— Надеюсь, в следующий раз мне будет позволено услышать, как вы играете, — добродушно говорит Эйрик.

— Разумеется. Когда захочешь, — отвечаю я.

— Сначала мы посмотрим, как это у нас получится, — говорит Сигрюн, продолжая настраивать скрипку.

— Тогда я исчезаю, — весело говорит Эйрик. — Удачи вам обоим.

Сигрюн подбегает к мужу и целует его в щеку.

— Удачной прогулки, — говорит она. — Будь осторожен.

Мы остаемся одни. Не похоже, чтобы ей хотелось поговорить со мной. Она как будто торопится поскорее начать играть. Она — Анина тетя, думаю я. А значит, очень музыкальна.

— У тебя есть ноты?

Она кивает и дает мне партию фортепиано. Брамс, скрипичная соната ля мажор.

— Наверное, ты много раз ее играл?

— Нет, не с кем было играть. Но у мамы была пластинка с этой сонатой.

— Кто исполнял?

— Исаак Стерн и Александр Закин. Записано на студии CBS в Нью-Йорке. Мы с мамой особенно любили эту сонату.

— Она совершенна, — говорит Сигрюн. — Я помню, что купила эту пластинку на деньги, которые заработала, разнося «Афтенпостен».