Я отрицательно мотаю головой.

— Нет. Никогда не слышал, чтобы он смеялся.

— У него был смех самого одинокого человека на земле. Представь себе плачущего человека. Маленькую девочку в лагере для беженцев. Четырехлетнего мальчика, стоящего на руинах после землетрясения, он стоит один, и его снимают фотографы. Но ничто из этого не производит столь грустного впечатления, как смех Брура Скууга.

Я с ним согласен:

— Эстетика и качество всегда стояли для него на первом месте. Мебель. Музыкальный центр. Рояль. Женщины в его доме тоже были безупречно красивы. Он взорвал на воздух иллюзию. Наверное, он сознавал свою силу, сознавал, что он незаменим, что они вскоре последуют за ним…

— Страшная мысль! — сердито говорит Эйрик.

Он не зажег свечи. Мы разговариваем в почти оглушительной темноте.

— Скоро мы выйдем из дома и посмотрим на северное сияние, — говорит Эйрик. — Ты когда-нибудь видел северное сияние?

— Кто-то, кажется, в Берлевоге хотел его мне показать, но я был слишком пьян.

— Почему ты так много пьешь?

— Я должен тебе отвечать? А почему пьет Сигрюн?

— Вот этого я как раз и не знаю, — говорит он, помолчав. — Эта ее отчужденность. К Сигрюн невозможно приблизиться. У тебя возникало такое чувство, когда ты жил с Марианне?

— Поставь все-таки какую-нибудь музыку, — прошу я, охваченный тревогой.

Он сразу встает:

— Что ты хочешь послушать?

— Шуберта. Что-нибудь Шуберта.

Он подходит к полке с пластинками. Колеблется. Потом ставит «Смерть и девушку».

— Ради бога! — говорю я.

— Буквально или не буквально? — лаконично спрашивает он.

Мы сидим и слушаем музыку. Потом я понимаю, что он слишком взволнован, чтобы слушать.

Он наклоняется ко мне:

— Ты действительно не понимаешь, почему я так боюсь ее потерять?

Он как будто ждет какого-то ключевого слова. Не знаю, могу ли я ему помочь. Неожиданно я понимаю причину его гостеприимства. Он хочет начертить карту. На ней должны быть и Марианне, и Сигрюн. И Аня тоже.

— Объясни подробнее, — прошу я.

— Я стал бояться за Сигрюн после того, как Марианне покончила с собой, — говорит он.

— Давай выйдем. — Эйрик встает и идет к двери. — Надень сапоги.

Я иду за ним между деревьями. Он хочет показать мне свой мир. Хочет втиснуться между Сигрюн и мной. Мы с ней возвели маленькое шаткое строение. Он хочет его разрушить, предлагая мне свою дружбу.

Я словно попал в западню.

Мы стоим среди призрачно-белого снега и смотрим на желто-зеленые всполохи. Небо в тревоге. Хотя я никогда в жизни не видел северного сияния, я узнаю неожиданные световые мерцания из моих снов. Огромное энергетическое поле, которое невозможно понять. Я вспоминаю радио в детстве. Зеленый глазок, на который всегда смотрела мама, когда искала музыку на всех волнах.

Северное сияние колышется, колеблется, вспыхивает непостижимо далеко в мировом пространстве.

— Я чувствую себя таким ничтожным, — говорю я.

— В этом весь смысл, — отзывается Эйрик.

Неожиданно я замечаю между деревьями какую-то фигуру. Это мужчина. Он стоит неподвижно и наблюдает за нами с того же места, откуда я в первый вечер наблюдал за Сигрюн и Эйриком.

Неужели Эйрик его не видит? Сказать ему или нет, обратить ли его внимание на то, что мы тут не одни? Давно ли этот человек наблюдает за нами? Может, он все время, пока мы разговаривали, стоял возле дома?

Человек шевельнулся. Он идет к нам. Вот теперь Эйрик тоже замечает, что мы не одни.

— Гуннар? — Эйрик словно не верит своим глазам. — Ты, здесь?

— Не мог не приехать, — Гуннар Хёег улыбается. На нем русская меховая шапка, зеленое, до пят, суконное пальто, в этом свете он кажется мертвенно-бледным. — Я сразу понял, какой будет эта ночь.

Друзья обнимаются, стоя в глубоком снегу. Я вижу, что Эйрик взволнован и удивлен. Потом Гуннар Хёег почти так же сердечно здоровается со мной. Перед такой непосредственностью трудно устоять.

— Приятно снова видеть тебя, парень, — говорит он. — Чем вы тут занимаетесь?

— Показываю этому молодому горожанину, как важно северное сияние, — со смехом отвечает Эйрик.

— Что ж, посмотрим, — властно говорит Гуннар Хёег.

Мы трое стоим и смотрим на небо. Никто из нас не произносит ни слова. Мы смотрим на северное сияние, на электроны и протоны, которые сталкиваются с газами земной атмосферы на расстоянии почти ста километров над нашими головами. Видим волны света, прорывающиеся между бледно-зелеными, синими и — неожиданно — почти темно-красными всполохами.

Но меня больше занимает не северное сияние, а эти двое мужчин, которые стоят, обняв друг друга за плечи, и смотрят на небо. Атмосфера напряженная. Может быть, в этом виноват я? Наверное, Гуннар Хёег удивлен, застав Эйрика вместе со мной так поздно? Как бы там ни было, а он приехал, чтобы повидать Эйрика.

— Очень красиво, — говорю я через некоторое время. — Но, по-моему, мне уже пора.

— Нет, не уходи! — просит Гуннар Хёег. — Ради бога! Ты один из нас!

Почему это я один из них? — думаю я, идя за ними по снегу по направлению к реке. Один из них, потому что у всех нас определенные отношения с Сигрюн? Потому что каждый из нас на свой лад владеет частицей Сигрюн?

Гуннар Хёег достает из кармана своего зеленого пальто бутылку. Сегодня он главный. Он привык командовать людьми. Он останавливается и открывает бутылку. Хотите? Эйрик приставляет бутылку к губам и высоко поднимает ее. Я слышу, как он громко глотает спиртное. Оно крепкое. Он начинает кашлять. И виновато протягивает бутылку мне. Я тоже пью. Мне до чертиков это нужно. Понимаю, что пью виски. Шотладское виски. Наверняка подаренное Гуннару Хёегу каким-нибудь коллегой-директором. Моя слюна смешалась со слюной Эйрика. А сейчас к ним прибавится и слюна Гуннара Хёега. Мы все — члены необычного эксклюзивного клуба. Нас связывает Сигрюн Лильерут.

При виде того, как Гуннар Хёег пьет из бутылки, у меня начинает сосать под ложечкой. Почему он сейчас не в Киркенесе? Ведь Сигрюн там? Зачем он приехал сюда? Он — генерал, который возглавляет наше маленькое войско. Ни Эйрик, ни я не смеем и пикнуть. Где-то в подсознании я уверен, что Гуннар с Сигрюн любовники. Он целеустремленно ступает на лед, еще не покрывший реку целиком.

— Гуннар! — предостерегающе окликает его Эйрик. — Не надо!

Я вспоминаю свой сон про Рахманинова. Он пересек границу между живыми и мертвыми. Тогда это было серьезно. Но сейчас — просто игра.

— Давай их немного подразним! — весело откликается Гуннар. — Эта враждебность на границе просто смешна!

— Стой! — кричит Эйрик и хватает его за руку. — Это только создаст нам всем новые неприятности.

— Тут действительно так строго? — спрашиваю я.

— Разве ты не знаешь, что у нас запрещено даже фотографировать?

— Значит, вы как будто не существуете?

— Да.

У меня по спине бегут мурашки. Неожиданно на том берегу реки появляется человек.

— Тише, — шепчу я. — Вы его видите?

Мои спутники замирают. Да, они тоже его видят. Он медленно движется к мысочку выше по течению.

— Он старается, чтобы его не заметили со сторожевой башни, — говорит Эйрик сердито. — Видно, он здесь чужой. А то бы он лучше знал местность.

Внезапно человек выбегает на лед.

— Он сошел с ума! — шепчет Эйрик.

Звучит выстрел. Я вижу вспышку. Стреляют чуть севернее, из леса. Человек падает на лед и дергается в конвульсиях. Кто-то кричит. Четверо солдат бегут к нему оттуда, откуда стреляли. Через несколько секунд они уже возле раненого. И утаскивают его обратно в лес.

— И мы ничего не можем с этим поделать? — спрашивает Гуннар Хёег.

— Ничего.

Меня неожиданно начинает рвать прямо на дерево.