Я долго лежу, погруженный в эти мысли, удерживаемый морскими волнами на грани яви и сна. Вспоминаю те два страшных сна, то дружелюбие и доверие, которые Сигрюн Лильерут уже оказала мне в те недолгие часы, что мы были вместе. Смог бы я так же вести себя с любовницей Катрине? Попытался бы понять ее, помочь ей так же, как Сигрюн пыталась понять меня и помочь мне?

Волны с северо-востока заставляют «Биргер Ярл» крениться. Мне страшно. Судно не должно сейчас погибнуть. Я не хочу умирать. Только не сейчас.

Когда я понимаю, что равнодушие еще не окончательно завладело мной, я открываю бутылку и продолжаю пить. Уже совсем скоро я должен играть на фортепиано в Ботефьорде. Весной я должен играть концерт Рахманинова с Филармоническим оркестром Осло. Может быть, это возможно. Может быть, еще не поздно.

Когда через четырнадцать дней рейсовый теплоход «Лофотен» ранним утром входит во фьорд и направляется к Киркенесу, на море вовсю бушует октябрьский шторм. На серых скалах уже лежит снег. Горстка американских туристов едва не плачет при мысли, что долгое путешествие из Бергена на Север подошло к концу. Я еду с ними от Трумсё. Я разговаривал с ними, смеялся и даже играл для них Рахманинова на разбитом рояле в салоне теплохода. Да, думаю я. Такое вот классическое турне наоборот. Теперь я пианист, играющий в баре. До поздней ночи я сидел на сцене клуба и играл Шопена, порадовал одного зубного врача, сыграв ему интермеццо Брамса в его собственном доме с большим панорамным окном, выходящим на море, на его белом рояле фирмы «Болдуин». Пил домашнее вино из смородины и особый, привезенный из Непала чай. Видел первое издание «Врага народа» Ибсена, играл «Турецкий марш» Моцарта на дряхлом пианино «Рёниш» в каком-то маленьком сарае на полуострове Нордкин. В Хавёйсунде слушал Бетховена, льющегося из высоких динамиков ELAC, которые заставили бы Брура Скууга позеленеть от зависти. Познакомился с французским семейством, которое занималось реставрацией шхуны в Хоннингсвоге, чтобы следующим летом отправиться на ней на Шпицберген. Встречал рыбаков-тральщиков, агентов по продаже вяленой рыбы, троцкистов, гадалок, шаманов, трубопроводчиков, людей, выращивающих коноплю, конструкторов деревянных судов и настройщиков роялей. Таких людей я никогда не видел в пригороде Осло. Здесь они были как бы более заметны. Энергичные люди, живущие на бескрайнем пространстве.

И все время я пил.

Никто ничего не заметил. Или делали вид, что не заметили. Даже когда я сбился в балладе соль минор Шопена, выступая в Мехамне, зал восторженно благодарил меня. Хмельное состояние было для меня подарком, радостью. Я вспоминал маму с ее красным вином. Алкоголь притуплял ее чувства. Да, здесь они дома, думаю я, стоя на палубе и чувствуя себя мальчишкой при мысли, что скоро снова увижу Сигрюн. Я страстно мечтаю о конце сна. Мечтаю о нежности и освобождении. Именно так мне хочется исполнить Рахманинова, думаю я. Меня радует, что я рассказал некоторым своим попутчикам о Втором фортепианном концерте Рахманинова и о том, что хочу подготовиться к нему, живя рядом с Россией. Я вдруг понимаю, что большинство жителей этого побережья хорошо относятся к русским. Я встречал людей, которые зимой 1945 года, когда немцы, отступая перед Красной Армией, выжгли дотла территорию, равную по величине Дании, прятались тут в землянках. Они рассказали мне, что им лично пришлось пережить в те страшные дни, когда шестьдесят тысяч человек были принудительно депортированы, одиннадцать тысяч домов, сто шестьдесят школ и двадцать одна больница, а также мосты, электростанции и пристани разрушены. Многие из них в ту пору были детьми. Но их память сохранила эти воспоминания. Неудивительно, что они хорошо относятся к русским, думаю я, стоя на носу теплохода и смотря на женскую фигуру на пристани, которая напоминает мне Сигрюн. Неужели она действительно ждет меня? Пришла встретить? Я нерешительно машу ей. Она машет мне в ответ.

С большим чемоданом я спускаюсь по трапу. Сигрюн в высоких сапогах и зеленом пальто с капюшоном улыбается мне. Октябрь, идет снег. Я растроганно смотрю на нее. Неужели она нашла время, чтобы встретить меня? Мы обнимаемся.

— Как твоя рана? — спрашивает она.

— Давно зажила.

— Удачно прошло турне?

— Мне не хватало тебя, — говорю я.

Она молчит.

— Я не понимаю, что тогда со мной было, — говорю я, стараясь сдержать дрожь в голосе.

— Не надо об этом. — Она прикладывает палец к моим губам.

Ей хочется что-то сказать мне. Но здесь у нее всюду слишком много знакомых. Кто-то прерывает нас, здоровается с нею. Она тоже здоровается со всеми.

— Вот что значит быть здесь районным врачом, — извиняет она себя.

— Мне это нравится. Ты всем нужна.

Она смеется и пожимает мне руку.

— Болтун!

Мы идем к машине. Она помогает мне положить чемодан в багажник.

— Тогда, пользуясь своим авторитетом, я должна спросить у тебя, как ты относишься к тому, чтобы заночевать сегодня в Киркенесе? Понимаешь, мне звонил Гуннар Хёег. У него сегодня будут важные гости. Он дает обед в акционерном обществе «Сюдварангер». И хочет пригласить тебя. Ты сможешь играть?

— Смогу, если ты там тоже будешь.

— Разумеется, буду.

— А где Эйрик?

— Ушел в поход с несколькими учениками.

— Надолго?

— На выходные.

— Прости, я даже не знаю, какой сегодня день недели, — говорю я.

— Пятница.

— Наверное, мне надо заехать сначала в отель?

— Нет, ты переночуешь у меня. Только будь готов к тому, что мы ляжем поздно. У меня после обеда будет вечеринка.

Похоже, Сигрюн была уверена, что я приму ее приглашение, думаю я.

— Вообще-то мне сейчас положено быть на работе, — нервно говорит она. — Я знаю, какой утомительной может быть поездка на теплоходе. Можешь отдохнуть несколько часов. А после дежурства я за тобой заеду.

Она дает мне ключ.

— Хозяйничай сам.

Мы стоим перед скобяной лавкой. Я обнимаю ее и за шею притягиваю к себе.

Она вырывается из моих рук.

— Я не могу, — говорит она дрожащим голосом.

— Если хочешь, я остановлюсь в отеле.

— Нет, дело не в этом. У меня же есть комната для гостей. Знал бы ты, сколько людей ночуют там в течение года.

Она берет меня за руку.

— Неужели ты не понимаешь, что Эйрик мне доверяет? Не знаю, что на это сказать, и потому молчу. Пусть говорит она.

— Я думала о тебе, — говорит Сигрюн. — Больше, чем мне хотелось бы. Почему? Из-за Ани и Марианне? Они нам являются?

— Мне приснился безумный сон, — говорю я. — Приснилось, что ты пинцетом вынула их из моего мозга.

— Я?! — Она смеется. — Прости, пожалуйста. Это так страшно.

— Да. Они стали совсем маленькими. Как тянучки. Ты бросила их в раковину и смыла горячей водой.

— Почему именно горячей?

— Спроси об этом у моего сна. Но потом…

— Не рассказывай мне такие сны, — просит она.

Все-таки она поднимается со мной в квартиру. Мы прижимаемся друг к другу, не сняв верхней одежды.

— Так не может продолжаться, — говорит Сигрюн.

— Тогда мне все-таки лучше остановиться в отеле.

— Нет. Это покажется Эйрику подозрительным. Он знает, что у меня бывает много народу. Кроме того, я хочу, чтобы ты был рядом.

Мы садимся. Она как-то поникает, вид у нее огорченный.

— Что сказала бы Марианне? Не говоря уже об Ане.

— Мы почти ничего не знаем друг о друге. Со временем нам придется многое рассказать или объяснить друг другу.

— Да, надо начать рассказывать, — с облегчением говорит она. — В беседах. В музыке. Ты не забыл, что мы хотели вместе играть Брамса?