— Итак, решено, Николай Лаврентьевич: мы с Мариной Сергеевной проведем опыт, — он пожевал челюстями. — Теперь, Николай Лаврентьевич, вот о чем: направление работы для всех восемнадцати лабораторий мною дано. М-да!.. — профессор задумчиво погладил бороду. — Если заменитель найдут уже после нас или Матросов привезет радий-дельта, сверхпроводники покрывайте с исключительной тщательностью. М-да!.. Вы уж сами за этим последите. Вот-с… Словом, я полагаю, что наш возможный… м-да, уход с работы не повлияет на ее результаты… Кажется, все. Дайте я вас поцелую, дорогой Николай Лаврентьевич. Продолжайте свои работы! У вас огромная будущность…

У самых дверей лаборатории Садовской профессор обнял директора, потом обернулся к доктору:

— Исаак Моисеевич, дайте я вас обниму. Вы, может быть, думаете, что я вас не полюбил? Ничего подобного!

— Виноват, — сказал доктор и оттащил директора в сторону. — Я извиняюсь, товарищ директор, скажите: с этим экспериментом связана смертельная опасность?

— Да, — сказал тихо академик, — при неосторожности или ошибке грозит смерть, но это единственный шанс. Мы долго не решались на этот опыт, но…

— О, теперь я понял все. Я тоже отправляюсь с ними.

— Вы? — удивился академик.

— Нет, не я, а доктор Шварцман, которого правительство наделило соответствующими полномочиями.

— Это невозможно.

Доктор посмотрел на академика с сожалением.

Около дверей лаборатории собралось много сотрудников. Все они с расстроенными, тревожными лицами наблюдали сцену прощания.

Открылась дверь, вышел один из лаборантов.

— К опыту все готово, — сказал он.

— Итак, Марина Сергеевна, — встрепенулся профессор, — не мешкая…

— И я! — воскликнул доктор.

Профессор взглянул на него, склонил голову и вздохнул.

Марина подбежала к одной взволнованной научной сотруднице и сунула ей в руку записку.

— Дмитрию! — прошептала она.

Дверь закрылась за тремя людьми, вносящими свою долю в общую борьбу.

Директор молчал, расхаживая по коридору.

К нему никто не подходил, так как все знали, что происходит в его душе. По всему институту из лаборатории в лабораторию передавали, что опыт начался, и на мгновение остановились работы, задумались сотрудники, тревожно было на сердце у всех.

В лаборатории было тихо. Кленов задумчиво смотрел на согнувшуюся над столом девушку. Доктор молча сидел в стороне.

Кленов оглядел лабораторию. Привычная обстановка напомнила другую лабораторию, отделенную несколькими десятилетиями. В лакированной стене вырисовывалось отражение старика. Неужели это он, Кленов? Может быть, это его старый учитель профессор Баков или Холмстед? Давно-давно не возникали в сердце старика запретные воспоминания. Подождите… Как это надо подглядывать за летающими деревьями?.. И почему тают в небе облачка? Все погибло тогда: и старый ученый, и она, полная жизни, любви… Виной всему были те же сверхпроводники. По ним пропустили тогда ток выше предельной силы.

— Марина Сергеевна, умоляю вас, действуйте осторожно! — профессор наклонился над Мариной.

Вдруг на столе перед девушкой что-то засверкало. Запрыгала на стене нелепо большая тень профессора.

— Исаак Моисеевич! — крикнул Кленов.

Доктор подбежал к нему.

— Хорошо, что вы здесь, почтеннейший! Нам надо помочь. Будьте добры, возьмите этот сосуд. Берите. Да берите же! Скорей, скорей!..

Доктор бросился к профессору. Старик протягивал доктору желтый сосуд. Шварцман подхватил его левой рукой. Получилось это у него неуклюже.

— Вот это настоящая работа! Теперь я чувствую это, — прошептал он.

В тот же момент сосуд выскочил из его единственной руки. Раздался звон, потом удар.

Профессор пошатнулся и отступил на шаг назад, Марина судорожно ухватилась за стол. Медленно опустилась на него и сползла на пол. Черный едкий дым наполнил лабораторию.

Грохот пронесся по институту. Жалобно зазвенели стекла. Перепуганные сотрудники вскочили с мест. Академик бежал по коридору.

Остановившись около двери, за которой что-то неприятно гудело, он прошептал:

— Погибли! Все трое…

Из окон лаборатории вырывался черный клубящийся дым. Почти ураганный ветер прибивал его к земле и гнал на деревья. Деревья сгибались, словно под его тяжестью.

Серая струя вырывалась на улицу, мела оранжевую мостовую, взлетала до уровня ажурных мостиков на стены облицованных мрамором домов и, наконец, мчалась по магистрали, обгоняя поток автомобилей. Люди с удивлением провожали глазами это постепенно бледнеющее облако.

Скоро дым растворился в воздухе, который летел над гранитной набережной, покидая огромный город.

Сплошной волной несся воздух через леса и горы, через всю Европу, вздымая штормовые волны на море, заставляя его воды заползать на берега. Через пустыни гнал он ревущие тучи песка, каких никогда не поднимали самые страшные самумы.

Со всех концов Земли шли потоки воздуха через Тихий, ставший теперь штормовым, океан к маленькой, незаметной точке, где происходило самое невероятное явление из всех, какие знала когда-либо наша планета.

Каждую минуту все новые и новые массы воздуха превращались в пыль. Клокочущие волны бросали этот прах на раскаленные ржаво-желтые скалы, а сами, с шипеньем отпрянув назад, клубились паром. Море пузырилось и кипело. Грозовые тучи поднимались прямо с волн…

А где-то наверху, над этими непроницаемыми тучами, пылал воздушный костер. Едва заметная фиолетовая дымка, поднимающаяся с острова, кончалась гигантским факелом кровавого цвета, уходившим в вышину.

Земля медленно теряла атмосферу. Ничто теперь не могло остановить этот разрушительный процесс. Гибель людей, культуры, цивилизации была неизбежна.

Ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц отбросил в сторону перо, отчего оно воткнулось в подоконник и стало тихо покачиваться. Потом он вскочил и, хрустя пальцами, стал ходить по комнате.

— Все, все погибло! — шептал он. — Нет, нельзя больше заниматься работой. Голова не в состоянии вместить в себя этих мыслей… гибель миллиардов человеческих жизней, лесов, зверей…

Неужели перестанет существовать этот маленький городок Дармштадт, исчезнет эта вымощенная булыжниками улица, лавка мясника, которую видно в окно? Перестанут существовать эти чистенькие ребятишки, которые, ничего не подозревая, бегают сейчас по улице? Не будет в живых всех этих прохожих, идущих с каким-то испуганно-покорным видом?

Но что делать? Что можно предпринять, когда единственный шанс на спасение — это иметь баснословные деньги, которые неоткуда взять скромному ученому! А жить так безумно хочется! Нет, он должен жить, и он сумеет этого добиться. Надо взять себя в руки и продолжать работу.

Доктор Шерц зажал ладонями голову и сел к столу. Потом он вынул из подоконника уже переставшую качаться ручку, попробовал пальцем, вздохнул и снова начал писать.

За окном, метя улицу, на воздушный костер к острову Аренида неслись тяжёлые массы воздуха. Они хлопали окнами, задевали вывески, тащили с собой какие-то бумажки, мелкие предметы.

Одна из таких бумажек застряла, зацепившись за крыльцо высокого красного дома с башенками. Проходившая мимо высохшая женщина нагнулась и принялась читать. Лицо ее стало испуганным, она оглянулась боязливо и спрятала бумажку на своей впалой груди.

Дома она покажет ее мужу и сыновьям. Значит, есть еще люди, не падающие духом!

Ветер метет по улицам Дармштадта, Берлина, Лондона, Парижа, Нью-Йорка, Токио. Везде один и тот же ровный, со все возрастающей силой дующий ветер.

Старый японец, что-то шепча, собирал чемоданы. О! Он еще не сдался. Пусть погибнет мир, у него есть средство… Никогда бы не смог на него решиться японец! Но в Японии нет больше японцев! Нет.

Не отодвигая наружной рамы, сквозь прорванную бумагу Кадасима глядел на улицу, где неумолимый ветер мел землю.