– Что это еще за истории с Христовой невестой? – завопила Мондин, перекрывая Иоганна Себастьяна Баха.

– Да я откуда знаю? – заорал в ответ Бертольд, глядя прямо перед собой. – Они пьяные вдрабадан, ты же сама сказала!

– Жервеза! – орал Марти. – Что ты сделал с Жервезой? Поищи-ка у себя в памяти!

– Жервеза! – орал Постель-Вагнер. – Что ты ей сделал? Загляни-ка в свою душонку!

– Жервеза? – орала Мондин. – Ты же мне поклялся, что это не ты!

– Жервеза? – переспросила Жервеза. – Они говорят обо мне?

– Жер-ве-за! Жер-ве-за! – скандировали хором Постель и Марти, уминая ногами плиточный пол церкви.

– Заткнитесь! – прогремел, развернувшись всем телом, Бертольд, да так громко, что органные трубы заглохли, а певчие стайками разлетелись по хорам.

Бертольд одним великанским выпадом перемахнул четыре шага, отделявших его от Марти.

– Ну что, Марти? Чего вы хотите? Послать к чертям мою свадьбу? Вечно завидовал моему мастерству, а теперь еще и моему счастью, да?

Угрожающий шепот, напрямую, с высоты Бертольда на голову Марти, который, впрочем, нисколько не растерялся.

– Я пришел лишь проверить свой диагноз, Бертольд. Чем раньше вы сядете за стол, тем раньше я отправлюсь спать. Я набрался, как приютский недоносок! Мне нужно усыпить свою печаль.

– Хотелось бы знать, почему Жервеза оказалась беременной, – объяснил Постель-Вагнер. – Потом мы отправимся оплакивать нашего учителя Френкеля, обещаю.

– Это вы ей подкинули подарочек, Бертольд, правда?

– Мне ничего не оставалось, – зашептал Бертольд.

– Что ты сказал? – переспросила Мондин. – Это был ты? Ты?

(Вот она – граница, отделяющая счастье от трагедии…)

– Да нет же, это не я! То есть я и в то же время не я! Очередная свинья Малоссена, как всегда!

– Так это правда? – воскликнул Марти. – Я правильно подумал? Боже мой, Бертольд, где же предел вашему идиотизму? Вы отдаете себе отчет в том, что вы наделали? Вы представляете себе размеры будущей катастрофы?

– Что ты сделал? Что ты сделал с Жервезой? Ты скажешь наконец или нет, врун несчастный?!

Мондин устремилась на приступ своего мужчины, но он ее уже не замечал: она словно ополчилась на горный утес, безразличный к ее тумакам, царапанью и пинкам. Мондин этого еще не осознавала, но она уже занимала свое место супруги ученого… подумаешь, какая важность – жена! – для гения, который самовыражается. Итак, гений выражался. Гений ревел:

– А что бы вы сделали на моем месте, Марта? Этот идиот Малоссен посылает свою Жюли ко мне на аборт, я собираюсь прервать беременность, и что же я вижу? Шейка матки раскрыта, как жерло доменной печи, и зародыш двигает к выходу, таща за собой свою плаценту, как Мондин – свое платье невесты… Этакий головастик с выпученными от страха глазами: так сильно напугало его подложное письмо Френкеля… А тут как раз мне привозят Жервезу, уснувшую мертвым сном… и пока я отдаю распоряжения насчет новой поступившей, Жюли Коррансон сматывает, не дожидаясь продолжения, так что, вернувшись, я нахожу лишь этого головастика: катапультировавшийся космонавт, живее некуда, вполне нормальный, более нормальный, чем вы, Марти, развитый невероятно для своих десяти недель, сознающий свою ошибку, бедолага, запутавшийся в своем коконе и желающий лишь одного – забраться обратно в свою норку. А норка-то удрала, жена Малоссена сбежала, гонимая переполняющим ее горем, как это часто случается со слишком впечатлительными натурами! И что же мне оставалось? Спустить воду? Вы бы спустили, Марти?

Органные трубы все гудели. Но звуки уже не падали с небесной высоты, они вырывались из легких Бертольда, поднимаясь под самые своды, чтобы восславить науку, служащую жизни.

– Чертов гений, чтоб мне провалиться, – подхватил Марти, – я так и думал: вы впаяли ребенка Жервезе! Пересадили малыша Жюли в живот Жервезе!

– А что, был другой выход?

– Как вам это удалось, Бертольд?

– А вам, Марти, как вам пришла в голову эта догадка? Я уже хотел было успокоиться на этом. Но нет, придет день, и я вас удивлю! Однажды я еще удивлю вас, Марти! Клянусь, я еще вам покажу!

– Покажите сейчас, Бертольд! Интересно, как вам удалось провернуть это?

– А это, дражайший, останется в секрете до ближайшего съезда в клинике Биша, я пришлю вам приглашение… Ну что, теперь мы можем пожениться?

Марти широко улыбнулся Мондин и благословил:

– Берите его в мужья, мадам, вы совершаете поступок века. Это самый тупоголовый гений, какой когда-либо появлялся на белом свете! И самый гениальный идиот! Поверьте, я занимаюсь им вот уже двадцать лет. Но и целой жизни не хватит, чтобы разглядеть его со всех сторон.

– Френкель мог бы им гордиться, – всхлипнул Постель-Вагнер, внезапно разрыдавшись.

И свадебная церемония пошла бы своим чередом, если бы инспекторы Титюс и Силистри, словно очнувшись от обоюдного кошмара, не поняли, что каждый из них находился под гнусным подозрением у другого все это бесконечное время вынашивания плода. Прежде чем Жюли и Жервеза успели их удержать, они сцепились, опрокинув стулья, дубася друг дружку почем зря… Сначала все подумали, что Рыбак со своими молодчиками кинулись к ним, чтобы разнять, но нет: те торопились отплатить им за непростительное оскорбление. Увидев это, тамплиеры Жервезы бросились на помощь к своим патронам. Уличное братство – не пустые слова: бабочки в татуировках в свою очередь вошли в круг. Не за тем они послали подальше своих котов, чтобы их покусали первые же встречные легавые. Ну а женщины, не будем забывать, друг друга стоят: Элен и Танита нырнули в эту кучу-малу, чтобы вытащить своих муженьков из острых когтей проституток.

Следует ли видеть в этом доказательство существования Бога? Ведь ни один револьвер не покинул своей кобуры во время всей этой свалки. Или то был знак, указывающий на упадок Церкви? Ведь скамьи и статуи святых не оказали должного сопротивления. Или, наконец, влияние искусства? Ведь живописная была картина, никто не будет спорить.

Что и подтвердила Мондин, нежной лианой обвившись вокруг своего гения:

– Знаешь, что я тебе скажу, профессор? Это самая прекрасная свадьба, которую я когда-либо видела, и вдобавок это моя свадьба!

Жюли, охватив Жервезу внимательным взглядом и заботливой рукой, вынесла свое заключение:

– Вне всяких сомнений, Жервеза, ребенок, способный развязать гражданскую войну еще до своего рождения, – это точно сын Бенжамена.

Как раз в этот момент я признавался Кудрие в том, что до сих пор сам не успел еще ясно осознать:

– В конечном счете, я счастлив, что не произвел на свет еще одного несчастного, которому пришлось бы барахтаться во всем этом…

Кудрие только и ответил:

– Странное понятие о счастье…

Потом он указал пальцем в самую середину Сены и сказал:

– Третья, Бенжамен, следите внимательнее за тем, что вы делаете!

Я перевел взгляд на третью удочку. Там клевало. Поплавок дергался и подпрыгивал. Что-то на дне реки все-таки зацепилось.

– А что я делаю?

Кудрие приблизился ко мне и стал объяснять, не забывая в то же время и собственные поплавки:

– Вы не торопитесь. Вы ждете, пока рыба крепко зацепится, чтобы ее можно было подсечь. А как поплавок нырнет глубже, вы – хоп! – дернете удило. Только не слишком резко, а то порвете леску. Сейчас! Т-а-а-а-а-к.

Я почувствовал, что кое-что, в самом деле, повисло под грузилом, что-то живое и яростно барахтающееся.

– Не тащите сразу. Дайте ей покапризничать, но не слишком распускайте. Ведите ее, так сказать. Хочет потянуть – пусть тянет. Только не ослабляйте. Техника прядения, одним словом.

Катушка стала быстро раскручиваться.

– Стоп! Не отпускайте глубоко. Если она будет ползти брюхом по дну, обязательно спрячется за какой-нибудь корягой. В-о-о-о-т. Она – тело, а вы – мозг, Бенжамен, никогда не забывайте об этом. Когда вконец измотается, сама к вам приплывет, как виновный, уставший от постоянного преследования. Представьте, что она – Леман, а вы – Силистри…