Смотрим прямо на голубой горизонт: вперед, к общему творению, и не щадить того, что мешает! За дело! Естественно, Барнабе не нашел там себе места. Личное счастье не предусмотрено в плане пятилетки, и еще меньше – в проектах целого века! Что до меня, Жюли, я не могу предложить тебе совместного творчества, ни даже маленькой затеи, так что, если тебе придет что на ум, сразу меня предупреди, чтобы я успел запрыгнуть на ходу.

Добрая порция ответа на только что произнесенный ею монолог. Но я не стал распространяться, а лишь сказал:

– Остановись на стоянке, вон там.

– Не можешь подождать?

– Мне надо позвонить. Останови.

Она остановилась. Дверца грузовика со свистом распахнулась перед будкой телефона-автомата. Я спустил всю металлическую наличность в глотку машины для утешения.

– Алло, мама?

– Да, это я, мой хороший.

– Все в порядке?

– Все нормально, мой мальчик. Как дорога?

– Бежит. Ты ешь?

– Я кормлю твою сестру.

– А она ест?

– Постой, я даю ей трубку.

– Бенжамен?

– Клара? Как ты, моя Кларинетта? Ты кушаешь?

– У меня для тебя две новости, Бен. Хорошая и плохая. С какой начать?

– Ты ешь?

– Джулиус поправился, Бенжамен.

– Как это «поправился»?

– Поправился. Цветет и пахнет. Выскочил из своей люльки, только его и видели. Шляется сейчас где-то по Бельвилю. Так что в этот раз кризис прошел довольно быстро.

– Никаких осложнений?

– Одно, совсем маленькое.

– Какого рода?

– Он продолжает стучать челюстями каждые три минуты.

– Жереми, должно быть, доволен, он теперь может вернуть ему его роль.

– Нет, это-то и есть плохая новость.

– Жереми? Что он еще натворил? Что с ним?

– С ним ничего. Это «Зебра».

– Что – «Зебра»?

– Сюзанна получила из конторы Ла-Эрса уведомление о выселении. Она должна покинуть «Зебру» в течение двух недель. Нужно вывезти декорации и обстановку. Мы тут подумали о подвале «Кутубии»…

– Сюзанне ничто не грозит, она под защитой Короля.

– Короля?

– Короля Живых Мертвецов.

– Ах да!.. Так вот именно, что нет. Сюзанна звонила ему. Никто не знает, где он. Где теперь его найдешь…

– Послушай, Клара…

– Для Сюзанны это так важно.

– Послушай…

– Но она молодец, ты знаешь, она взбаламутила весь квартал; думаю, поднимется шумиха.

– Клара…

– «Зебру» нельзя сносить, это исторический памятник, Бенжамен! Уже пустили подписывать петицию…

Я уже больше не пытался прервать Клару, я никогда не слышал, чтобы она столько говорила, и я решил: пусть одна печаль вытеснит другую, это уже начало выздоровления; пусть расскажет мне, что маленькие исторические памятники самые прекрасные из всех монументов, что сама она отдала бы десять Триумфальных арок, чтобы спасти хоть половину «Зебры», что гибель Шестьсу не развяжет руки этому засранцу Ла-Эрсу (нет, конечно, она не сказала «этому засранцу», такие выражения не числятся в ее словарном запасе, даже в лексиконе грусти). По поводу Шестьсу она добавила:

– Да, ты знаешь, полиция ошибалась. У него, оказывается, остались родственники.

– Правда?

– Один молодой человек заходил к Амару, это был племянник Шестьсу. Он собирается забрать его тело. Он хочет похоронить его в их родном селе, рядом с его собственным отцом, братом Шестьсу.

Клара находила, что это будет очень хорошо, если Шестьсу упокоится в фамильном склепе. Вернуться к своим под землей, после того как на земле он всю жизнь провел в изгнании… Клара полагала, что это хороший способ причалить к Вечности, и потом, Амар тоже хотел быть похороненным в Алжире, и он долго обсуждал это с племянником Шестьсу.

– В наши дни это, можно сказать, привилегия, Бенжамен, иметь фамильный склеп на сельском кладбище, ты не находишь?

Я не прерывал ее, я подумал, что питаться словами – это уже значит насыщаться хоть чем-то; и, пока она успокаивала свою душу, я наблюдал, как автомат проглатывает одну за другой мои монетки: этот монстр набивал себе брюхо чеканным металлом, а я, прильнув ухом к трубке, как к ракушке, в которой бьется сердце моря, лакомился бесплатно даримой мне любовью.

Пауза.

Лежа в гостиничном номере, выходящем окнами на плоскогорья Веркора, мы с Жюли молча опустошаем свои бокалы.

У меня только два слова, о самом главном – неприятностях с «Зеброй».

– Поговорим об этом со старым Иовом, – ответила Жюли.

Занавес.

Пузырьки кларета заполняют наше молчание.

Кларет Ди (пить охлажденным) под шапкой Веркора, нависшего над головой.

Языки заходящего солнца лизали утесы. Мы пили. Классический кларет. Скромное вино с равнин у подножия горного массива. Веселый напиток для мрачного настроения.

Две кровати.

Каждому – своя.

Между ними – тумбочка.

И повсюду – Веркор, крепко севший на мель в наших сумерках.

Я вдруг вспомнил о тех несчастных, которые полагали, что здесь война их не достанет. Одни, на этом скалистом острове, они стоя смотрели на мир. Они забыли, что несчастье всегда падает с неба[25].

Мы оставили закатному пожару добирать крошки скал. Тьма поглотила горы.

Я сказал, чтобы что-нибудь сказать:

– Полиция ошиблась, у Шестьсу осталась семья. Один племянник – уж точно.

– Да здравствует семья, – пробормотала, засыпая, Жюли.

– Но чего он ждет, этот племянник?

Бельвильские коллеги передали им описание примет «племянника». Теперь Титюс и Силистри знали, что он непременно придет. Они дежурили всю ночь, сменяясь каждые два часа на посту у Шестьсу, а судмедэксперт Постель-Вагнер спал вполглаза. Но в эту ночь было тихо, и им пришлось выжидать еще целый день, вскрывать, потрошить, производить анализы и зашивать трупы как ни в чем не бывало.

– Где же он шляется, черт бы его побрал?

– А, может, это не хирург. Может, настоящий племянник…

– Был бы настоящий, мы бы его уже знали.

У папаши Божё не было родственников.

– И что?

– А то, открой глаза и смотри внимательно.

– А если он подошлет нам кого-нибудь вместо себя?

Титюса и Силистри изводило вовсе не ожидание, но эта вынужденная роль санитаров, разглядывающих посетителей пристальным взглядом полицейского. С утра заходило уже двадцать семь человек. Все – якобы родственники. Титюс и Силистри вежливо их выпроваживали. Они полагали, что племянник мог подослать кого-нибудь прощупать почву. Бандита какого, например. Этого-то субчика и требовалось вычислить, не спугнув его и не разоблачив себя как полицейских. Целые картотеки преступников пролистывались в голове медбратьев. Эта умственная гимнастика в конце концов довела их до ручки. Даже свежие покойники внушали им подозрение.

– Ладно еще отличить подставного от настоящего, но подставного подставного от настоящего подставного…

– Симптоматичная дилемма нашего времени, – заметил Постель-Вагнер.

Титюс и Силистри понемногу привязались к этому судебному врачу. Когда Постель-Вагнер оставлял их ненадолго, отправляясь в приемную проведать живых пациентов – он между делом еще и импотенцию лечил, – оба инспектора начинали скучать без него и потому встречали доктора с заметным облегчением. Жизнь этого индивида представляла собой постоянное движение от мертвых к живым и обратно, как будто он торопился применить к последним то, что только что открыли ему первые.

– Как же без этого, – признавался судебный медик. – Вскрывать мертвого – значит говорить о будущем с новорожденным.

День прошел.

Племянника нет как нет.

Шестьсу Белый Снег покоился с миром.

– Проморгали, – выдохнул Силистри.