Жервеза, должно быть, не скоро забудет это свое пробуждение.

– Меня, – станет говорить она потом, – словно вытолкнуло на поверхность буйком или мячом, надутым светом! В глубине таял сон, а я поднималась. Я не торопилась подняться, но мяч спешил меня вытолкнуть. Толща воды обтекала мою кожу с невероятной быстротой.

Она выскочила из забытья, как пробка, среди аплодисментов и гейзеров шампанского.

– Мы его поймали, Жервеза!

Она очнулась в больничной палате в окружении своих стражников – котов и тамплиеров. Все говорили одновременно и поздравляли ее друга, судебного медика Постель-Вагнера, который, не зная толком куда себя деть, прятался в клубах дыма своей огромной трубки.

– Хирург, Жервеза, мы его поймали!

– Сцапали племянничка!

Кажется, она поняла, что Постель-Вагнер способствовал аресту «хирурга». (Которого они называли также «племянником» или «племянницей», что вносило некоторую путаницу.)

Титюс и Силистри развернули план Парижа прямо на полу в палате. Они объясняли сутенерам Рыбака, как они прижали племянницу, устроив засаду на всех перекрестках в районе восьмисот метров. В то же время они обращались и к Жервезе, хваля отважного Постель-Вагнера и то, как этот лекарь все рассчитал, точно, как в аптеке, мастерски газанув на перекрестке улиц Шарантон и Ледрю-Роллен – одной из семнадцати ловушек, приготовленных к двум часам ночи.

– Настоящий мужик, чертов тихоня!

И как, при резком рывке машины, слетели с креплений обитые металлом носилки, что и было предусмотрено, и выбили откидную дверцу, державшуюся на честном слове.

Ее также поставили в известность, что в течение двух суток, пока шла вся операция, она, Жервеза, спала сном праведницы, охраняемая отрядом Рыбака. Людей не хватало. Но обслуживание было по высшему разряду. Комар не проскочил бы в палату к Жервезе. Коты вполне могли бы занять свое место в рядах полиции. Серьезно. Вот был бы набор!

Падшие ангелы в связке с архангелами! Святое братство золотой эпохи до начала времен. Жервеза очнулась в восстановленном раю. Первым ее побуждением было воздать хвалу Тому, Кого Мондин называла ее «приятелем сверху», но на этот раз Жервеза придержала свою молитву. Она возблагодарила людей.

Она уже начинала понимать, что полиция и сутенеры, все вместе, спасли ее курочек. Взяв хирурга (который оказался дамой), они разом обесточили и мозг, и нож. Оставалось еще поймать коллекционера. Но без хирурга коллекционер не представлял больше угрозы для ее девочек. Они могли спокойно спать под сенью своих татуировок.

Еще она поняла, что стратегом грандиозной кампании был этот полный человек с прилизанной челкой, который напирал на нее своим жилетом, расшитым императорскими пчелами.

– Я не хотел бы уйти на пенсию, зная, что эта мамзель преспокойно разгуливает на свободе.

Жервеза смотрела на него, не понимая.

– Да, Жервеза, я уже на пенсии, с сегодняшнего утра.

Дивизионный комиссар Кудрие указал на своих людей:

– Они подарили мне целый набор удочек. У меня впереди похождения Тартарена, Жервеза.

Информации было более чем достаточно. Жервеза понемногу переваривала арест племянницы, подвиг Постель-Вагнера, отставку Кудрие, охоту на коллекционера… но вот что еще оставалось для нее непонятным, так это почему все это сборище, отдающее шампанским, расположилось здесь, в больничной палате, и как сама она оказалась на этой койке с зелеными простынями, пахнущими ее собственным потом.

Ответ не заставил себя ждать, влетев ураганом в белом халате.

– Так, все быстро замолчали и покинули помещение, ясно?

Она узнала профессора Бертольда по голосу и резкости выражений.

– Кто здесь главный, в этом бардаке? Вы? – спросил он Кудрие.

– Вот уже четверть часа, как – нет, – ответил экс-комиссар.

– Продляю ваши полномочия на пять минут, – постановил хирург. – Выставите-ка свою команду, пока малышка снова не отрубилась. – И, разглядев Постель-Вагнера в клубах дыма его трубки, удивился: – А ты что здесь забыл? Твои холодильники есть запросили? Набираешь добровольцев?

– Мне тебя не хватало, Бертольд, я вернулся к тебе со своей любовью.

Бертольд, Марти, Постель-Вагнер, товарищи по университету…

Когда все освободили помещение, Жервеза получила наконец недостающую информацию.

– Сбившая вас машина охотилась за вашей шкуркой, – объяснил ей профессор Бертольд, – но вы девочка крепкая, отделались тремя сутками крепкого сна. Поверьте мне, в нашем деле трое суток сна – большое благо. Повернитесь, – приказал он, задирая ее сорочку.

Руки хирурга стали зондировать ее скелет. Лодыжки, колени, бедра, позвоночник, плечи, шейные позвонки: тут покрутил, там согнул, здесь повертел, бормоча себе под нос:

– Так, кости целы… сильное животное. Каркас выдержал удар.

Он шлепнул ее по мягкому месту.

– Обратно, на спину.

Теперь он ощупывал живот.

– Так больно? А так? Нет? Здесь тоже не больно? И здесь нет?

Нигде. Ей не было больно нигде.

– Прекрасно. Потроха на месте. Ни малейшего внутреннего кровоизлияния.

Он одернул ей подол и поднялся.

– Хорошо.

Вдруг он почему-то замялся. Оглянулся на закрытую дверь, подвинул себе стул и напряженно уставился на Жервезу.

– Скажите… эта малышка по соседству… Мондин…

«Уже?» – подумала Жервеза.

– Она вас обожает, малышка Мондин, она мне все о вас рассказала, о вас, о вашем Боге, вашем автоответчике, ваших украденных курочках, ваших раскаявшихся сутенерах, ваших вновь обращенных полицейских… всё.

Он наклонился ближе.

– А вы… вы могли бы сказать мне два-три слова о ней?

– Что, например? – спросила Жервеза.

– Многое она пережила?

– Тридцать один год, – ответила Жервеза.

Бертольд посмотрел на нее долгим взглядом, покусывая губы.

– Так, – сказал он.

И повторил:

– Так.

Он встал.

– Понятно.

Встряхнул головой.

– Ангел на страже! Жанна пасет своих овечек.

Он все не решался уйти.

– Значит, ни единого слова о Мондин, да?.. Ладно, хорошо, отлично.

«Быстро повзрослел, – подумала Жервеза, – как большинство парней». (Она не говорила «мужчины», она говорила «парни». Наследственное, от матери, Жанины-Великанши.)

Бертольд стоял, раскачиваясь на месте.

«Мондин-то уж точно ничего не нужно выведывать у меня о вас, профессор, – продолжала думать Жервеза. – Она сама за три секунды отсканировала вас целиком».

Наконец он направился к выходу. Но, взявшись за ручку двери, обернулся.

– Можете выписываться уже сегодня, после того как сделаете контрольные снимки. Антракт окончен, милейшая. Пора занимать свое место в общей куче дерьма.

Жервеза остановила его на пороге.

– Профессор Бертольд!

Он обернулся.

– М-да?

И Жервеза выдохнула наконец то единственное, чего он ждал:

– Все, что я могу сказать о Мондин, это то, что будь я парнем, я была бы рада просыпаться рядом с ней каждое утро.