— Мы верим, раз вы так говорите. Но мы хотим поглядеть и своими собственными глазами.

Лондон встретил жителей жаркого юга суровым холодом: был самый разгар зимы. «Но они, — свидетельствует Моунд, — вели себя со спокойным достоинством, насколько позволяли холода».

Африканцы в Лондоне уже не были редкостью. Их часто можно было встретить в порту. Но эти — из самых глубин дикой Африки, да к тому же послы правителя загадочной страны, золотоносного Офира… Они, конечно, не могли не привлечь к себе внимание английской публики.

Они высадились в Саутгемптоне, сели там на поезд. Когда прибыли на станцию Ватерлоо, на них набросились журналисты. Да и потом, когда послы жили в лондонской гостинице «Бернерс отел», им не раз приходилось сталкиваться с назойливым любопытством журналистской братин.

Наверно, сенсационный характер посольства и заставил королеву Викторию принять их буквально сразу, на третий день их пребывания в Лондоне. Или сыграло роль простое женское любопытство?

В королевскую резиденцию в Виндзор их сопровождали высшие чиновники. В самом дворце вдоль пути послов были выстроены отборные, самые рослые лейб-гвардейцы в красочной форме. Это должно было произвести впечатление на ндебелов.

Сам прием носил, конечно, церемониальный, а не деловой характер. Королева милостиво произнесла:

— Вы проделали такой большой путь, чтобы встретиться со мной. Я надеюсь, что путешествие было приятным для вас и что вы не страдаете от холода.

Послы оказались вполне в состоянии поддержать светскую беседу. Один из них, учтиво поклонившись, сказал:

— Как может нам быть холодно в присутствии Великой белой королевы?

И добавил:

— Разве холод и тепло не подвластны великим королям и королевам?

Журналисты расспрашивали потом послов, какое впечатление произвел на них этот прием. Но описали эти впечатления крайне поверхностно, передав лишь те высказывания Мчете и Бабияна, которые могли чем-то позабавить публику. Например, что красивейшая женщина во дворце — леди Рендолф Черчилль, мать тогда еще совсем юного Уинстона Черчилля.

В Лондоне послы провели весь март. Они повидали довольно много — от балета в театре «Альгамбра» до зоопарка. Побывали в Английском банке — в его недрах им показали слитки золота, предложили попытаться поднять мешки с золотыми монетами. В честь посольства было устроено несколько обедов. На обеде в Обществе защиты аборигенов с ними встретился и Райдер Хаггард.

Изумил ндебелов сам Лондон — бескрайние ряды домов, бесчисленные толпы людей. Говоря друг с другом по телефону, они никак не могли понять, как такая маленькая машина сумела выучить их язык, да еще так скоро.

Стремление удивить послов было весьма направленным и порой напоминало стремление запугать… Министерство колоний решило, что если уж индуны все-таки приехали и их приезд пришлось предать гласности, то надо извлечь из этого пользу: внушить им священный трепет перед англичанами.

Во дворце Виктории им показали висящее на стене копье зулусского инкоси Кечвайо, побежденного англичанами десятью годами раньше. А в Музее восковых фигур мадам Тюссо их убеждали, что стоящая там фигура — это сам Кечвайо, наказанный так за свою непокорность.

Послов повезли в Портсмут, на крупнейшую военно-морскую базу Англии. А в Олдершоте им показали маневры сухопутных войск — десять тысяч солдат. Атаки конницы, пальбу артиллерийских батарей. Новейшие типы оружия. Они видели, как стреляло 111-тонное орудие.

Командовал маневрами генерал Вудс. Послов познакомили с ним и не преминули сообщить, что это он разгромил зулусское войско в 1879 году и послал Виктории копье зулусского короля. И одновременно послов заверяли в гуманности Англии — в том, что она никому не даст в обиду их народ.

В общем считалось, что на послов произвели достаточное впечатление и мощь Англии, и ее великодушие.

Состоялись две встречи с министром колоний лордом Натсфордом. Во время заключительной беседы он передал им ответ королевы Виктории на письмо Лобенгулы, состоявший из нескольких неопределенных и ни к чему не обязывающих фраз. Против охотников за «концессиями» британское правительство, конечно, не приняло никаких мер. Выполнено было только одно пожелание Лобенгулы — послать к нему представителя королевы. Министерство колоний воспользовалось этой наивной просьбой, и через несколько месяцев был назначен английский резидент в Булавайо — не кто иной, как Джон Моффет.

Правда, недоразумение скоро обнаружилось. На письмо английских колониальных властей Лобенгула ответил в августе 1889 года: «Что касается предложения Ее Величества направить ко мне посланника или резидента, то я благодарю Ее Величество, но он мне не нужен. Я обращусь с этой просьбой, когда в том появится нужда». Но с этим письмом Лобенгулы не посчитались, оно даже не было тогда оглашено.

Да, еще королева послала Лобенгуле с его индунами свой портрет, золотую цепь с монетой в пять соверенов, а самим индунам подарила браслеты.

Спутники послов самонадеянно думали, что тем нравилось все «цивилизованное», европейское. Моунду казалось, что им «так нравились европейские костюмы», в которые он их облачал. Каково же было его изумление, когда после возвращения послов в Южную Африку и с приближением к родным местам на них становилось все меньше европейских одежд: они украдкой избавлялись то от одной части туалета, то от другой.

И вот наконец они дома. Вернувшись на родину, они два месяца не покидали Лобенгулу — день за днем рассказывали о своих впечатлениях. Иногда их слушали до семидесяти индун. Что говорили Мчете и Бабиян? Конечно, они рассказывали о белых людях.

Как мог отзываться «туземец» о белом человеке? Может быть, так?

О самом белом человеке. Он «непрестанно озабочен тем, чтобы хорошо прикрыть свою плоть. Тело и его члены — это плоть. Только то, что выше шеи, есть настоящий человек. Так сказал мне один белый, который пользовался большим уважением и считался очень умным….

Когда юноша берет в жены девушку, он никогда не знает, не обманули ли его, ибо перед тем никогда не видел ее тела. Девушка… покрывает свое тело, чтобы никто не мог на него глядеть, ни радоваться при виде его.

Плоть есть грех… И даже члены, соприкасающиеся, чтобы творить людей на радость великой земли, суть грех».

Поэтому-то тело белого человека «с головы до ног закутано в набедренники, циновки и кожи, так прочно и густо, что ни один человеческий взгляд, ни один луч солнца их не пронизывает; так прочно, что его тело становится бледным и вялым».

О европейских городах и домах. Белый человек живет, как морской слизняк, в прочном жилище. Он живет между камнями, как сколопендра в трещинах лавы. Камни вокруг него, подле него и над ним…

О деньгах. Поговори с европейцем о боге Любви — он скривит лицо и улыбнется. Улыбнется наивности твоего разума. Но подай ему блестящий кусок металла или большую тяжелую бумажку, и тотчас же его глаза засверкают и много слюны выступит у него на губах. Деньги — его любовь, деньги — его божество. Он и нам предлагает круглый металл и тяжелую бумагу, чтобы мы стали падкими на них. Они будто бы должны сделать нас богаче и счастливее.

О вещах. Множество вещей делает белого человека бедным. У кого мало вещей, тот зовет себя бедным и горюет. Нет ни одного европейца, который пел бы и веселился, если у него есть только циновка и миска, как у каждого из нас. Мужчины и женщины из белых стран не смогли бы жить в наших хижинах; они поспешили бы натаскать дерева из лесу, щитов черепахи, стекла, цветных камней и еще много другого; они бы с утра до ночи суетились, пока их хижина не наполнилась бы вещами, большими и малыми, вещами легко рассыпающимися, которые может уничтожить всякий огонь, всякий тропический дождь, и тогда пришлось бы добывать их снова и снова. Руки европейца никогда не устают делать вещи. Поэтому лица белых часто так утомлены и печальны. Они воюют друг с другом не ради мужской славы или чтобы померяться силами, а ради вещей.