Еще через несколько лет Ротшильд, уже Натаниэль, дал очень нужный тогда для английской колониальной политики крупный заем Египту — восемь миллионов. Так что с политикой в Африке Ротшильды были связаны тесно.

Родс попросил у Ротшильда миллион фунтов. Во время беседы тот не дал ответа, и Родс ушел, не зная, как будет решена его судьба. Но, вернувшись в гостиницу, почти сразу же получил от Ротшильда записку — согласие удовлетворить просьбу.

С этой встречи Родс получил могущественного покровителя — не только финансиста, но и политика. Именно он познакомил Родса с Джозефом Чемберленом, который уже тогда был влиятелен в колониальных делах, а с 1895 года занимал пост министра колоний в правительстве лорда Солсбери. Да и когда Родс впервые явился к Солсбери просить его поддержки в осуществлении своих планов, он сослался на покровительство Ротшильда.

Очевидно, Родс был уверен, что Ротшильд одобряет не только его финансовые планы, но, хотя бы отчасти, и политические. Об этом можно судить по тому, что в третьем, четвертом и пятом политических завещаниях Родса первым душеприказчиком, которому все состояние поступило «в полное распоряжение», фигурировал Ротшильд. А в последнем, шестом завещании место Ротшильда занял его зять, лорд Розбери, лидер либеральной партии и одно время английский премьер-министр. Эта степень близости Ротшильда с Родсом так тщательно скрывалась от широкой публики, что даже после смерти Родса журналист Стед, один из его друзей и душеприказчиков, в своей книге о родсовских завещаниях назвал Ротшильда «мистером Икс».

После первой встречи Родса с Ротшильдом Барнато еще пытался сопротивляться. В чисто денежном отношении он все равно мог потягаться с Родсом. Но поддержка Ротшильда означала нечто большее, чем одни только деньги. Его заем показал, что он принял сторону Родса. После этого Родсу было уже куда легче получать поддержку других финансистов. Да и помощь политических и деловых кругов «белой» южной Африки, которой Родс сумел заручиться за годы работы в парламенте, — ведь у Барнато ее не было.

Родс обложил Барнато буквально со всех сторон, и тому пришлось уступить. Можно представить глубину изумления, охватившего Барнато, когда его стиснул, словно клещами, человек, казалось бы во всех отношениях слабее его. Даже здоровьем, выносливостью. Барнато — спортсмен, борец и боксер, а тут — сердечник, чахоточный. И главное — денег-то у этого человека меньше.

Но поражение не грозило Барнато гибелью. Предложения Родса не подразумевали его разорения. Родс предлагал объединиться, ограничить добычу — поначалу четырьмя миллионами фунтов стерлингов в год — и установить высокий уровень рыночных цен. Так что сделка была выгодна для обоих.

13 марта 1888 года место соперничающих компаний заняла объединенная компания Де Беерс — Де Беерс консолидейтед майнз компани. Большое влияние в ее руководстве приобрел представитель Ротшильдов. Во главе компании встал совет директоров, фактически же руководили компанией трое из них: Родс, Барнато и Бейт. Они получали учредительскую прибыль. Дивиденды по обычным акциям заранее ограничивались фиксированным доходом, и превышение над ними, которое было очень велико, потому что прибыль далеко превзошла ожидания, делилось между этими людьми.

На первом же собрании акционеров Де Беерс, в мае 1888 года, Родс заявил: «Мы возглавляем дело, которое едва ли не является государством в государстве». Не удержался Родс и от рассчитанной на эффект сцены. На обеде в Кимберлийском клубе, где собиралась избранная публика, он попросил своего нового компаньона наполнить алмазами внушительную корзину. На глазах у всех Родс пригоршнями брал эти блестящие камни, и они струились у него между пальцами, подобно потокам волшебной сверкающей воды.

Объединенная Де Беерс сразу же уволила двести белых горняков и снизила себестоимость добычи. Добыча одного карата стоила теперь не больше десяти шиллингов. А на мировом рынке он стоил тридцать. В следующем, 1889 году Де Беерс поглотила копи Булфонтейна и Дютойтспана, а затем еще несколько более молодых копей, открытых в других районах. Родс стал контролировать всю добычу алмазов в Южной Африке и девяносто процентов всей мировой добычи. Капитал Де Беерс уже в 1890-м оценивался громадной по тем временам суммой — 14,5 миллиона фунтов. А в ее копях работало двадцать тысяч африканцев.

Так возникла алмазная империя. Она монополизировала добычу алмазов не только в основном алмазном районе, на Юге Африки, но распространила потом свою власть и на другие страны и континенты. Став одним из первых в мире монополистических объединений, Де Беерс оказалась очень жизнеспособной. Она и в наши дни контролирует мировой алмазный рынок.

Тем временем на Юге Африки было найдено золото. Правда, его уже несколько раз открывали в разных районах, начиная с шестидесятых годов. Но после первых же сенсационных известий сколько-нибудь значительных золотоносных жил не оказывалось. В середине 1886-го нашли действительно крупное месторождение — в Трансваале, на возвышенности, где проходит водораздел между бассейнами рек Оранжевая и Лимпопо. Возвышенность получила название Витватерсранд (Хребет живой воды), сокращенно — Ранд. Самое же место, куда ринулись золотоискатели, трансваальское правительство окрестило Йоханнесбургом, «городом Йоханнеса». Историки по сей день спорят, кто же именно из многочисленных в Трансваале Йоханнесов дал имя этому новому Вавилону.

Именно это месторождение оказалось крупнейшим в мире. До сих пор, из года в год, оно дает значительно больше половины всей мировой добычи.

История знает немало вспышек золотой горячки. Ф. Энгельс писал, что поиски золота издавна были причиной дальних путешествий, географических открытий: «Золото искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всем Дальнем Востоке; золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку; золото — вот чего первым делом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый берег».[34]

Но открытие в Трансваале вызвало такой приступ золотой горячки, какого мир еще не видывал. Он был яростнее всего, что происходило и до, и после в Калифорнии, на Аляске, в Австралии и в Сибири.

Бурлившее в Трансваале человеческое месиво было не только многолюднее, но и пестрее, многообразнее. Ставки были куда выше. Исторические последствия — значительнее. И если мы в наше время все-таки представляем себе трансваальскую золотую лихорадку не так зримо, как Страну Белого Безмолвия или золотопромышленный Урал, то, пожалуй, лишь потому, что она не породила Джека Лондона, Брет Гарта и Мамина-Сибиряка. Тем ценнее для нас немногочисленные воспоминания ее участников.

Это писал человек по имени Сэм Кемп. До открытия золота он был надсмотрщиком над рабочими-африканцами на алмазных копях и привык пускать в ход револьвер, дубинку и плеть из кожи бегемота. Потом, в девяностых годах, он служил в конной полиции в Северной Америке, на беспокойных границах Соединенных Штатов с Мексикой и Канадой.