Двое его сыновей служили священниками на очень хороших приходах, третий заканчивал семинарию и был архиерейским иподьяконом, подавая тем самым огромные надежды. Поговаривали, что третий должен принять монашество, а там уже и до архиерейства недалеко будет. Отец Вадим был особо любим и обласкан священноначалием и уважаем местными чиновниками из префектуры и даже из Думы. Его постоянно приглашали на званые приемы и праздничные обеды и банкеты с различными высокопоставленными лицами, просили сказать торжественное слово. Вот тогда отец Вадим и отличался потрясающим красноречием. Открывался ли в районе новый садик, закладывался ли сквер или больница, – всюду присутствовал отец Вадим, всегда рядом с префектом и главой управы. Так что дел у отца настоятеля было всегда много, и он был очень занят. Матушка отца Вадима появлялась на приходе только по большим праздникам, нарядная и надушенная, всегда стояла на специально отведенном для нее месте на амвоне возле правого клироса. Ее тоже побаивались и особо перед ней заискивали.

Второй священник отец Василий был лет на десять старше настоятеля. Вид имел несколько изможденный и постнический. Бороду и волосы никогда не стриг и даже, казалось, причесывался редко, от чего казался несколько неопрятным. С прихожанами обходился строго, подолгу исповедовал, любил назначать епитимьи, но народ его любил, в первую очередь за подвижничество, молитвенность и аскетизм. Мяса батюшка давно не вкушал, много лет назад наложив на себя монашеский пост, чем очень раздражал отца настоятеля, который считал подвижничество отца Василия показным и ненастоящим. На общих трапезах требовал от отца Василия вкушать то, что все едят, но отец Василий на требования настоятеля не реагировал и, съев какой-нибудь салатик, тихо удалялся в свою келью в приходском домике, сославшись на плохое самочувствие, чем особенно раздражал настоятеля, который чувствовал свое бессилие перед непокорностью отца Василия. В скоромные дни поварихи в трапезной старались тайком от настоятеля приготовить батюшке Василию рыбу. Его очень любили и очень жалели.

Отца Василия жалели во многом и потому, что его жена много лет тяжело психически болела. Дочери с родителями не общались, стыдясь своей сумасшедшей матери и всячески скрывая этот факт от своих мужей и мужниной родни. Отец Василий безропотно нес сей тяжкий крест, ухаживал за невменяемой супругой, лишь периодически, в момент особо тяжких обострений, помещая ее в психиатрическую больницу. В остальное время, когда был занят на приходе, нанимал за немалые деньги сиделку, отдавая ей почти всю зарплату. На себя денег практически не тратил, только на умалишенную супругу. Много лет ходил в одном и том же потертом драповом пальто, старой вылинявшей рясе, стоптанных ботинках. Однажды прихожане подарили ему новые ботинки – и он радовался подарку как ребенок, так как старые немилосердно текли и отец Василий подкладывал в них туалетную бумагу, чтобы несильно мокли ноги.

Эта новость о том, какую скорбь терпел отец Василий в дырявых ботинках и ни разу не пожаловался, разнеслась мгновенно по приходу как еще одно доказательство его подвижнической жизни. В другой раз после истории с ботинками ему прихожане подарили пальто – отец Василий очень благодарил и даже прослезился, но уже на следующий день в его новом пальто щеголял местный бомж Ерошка, стоявший при храме на паперти.

Прихожане пришли к батюшке с упреком:

– Что ж вы, батюшка, Ерошке-то пальто отдали?

– Ой, милые мои, простите меня, я посмотрел, а он, Ерошка-то, совсем раздетый, а у меня старое пальто еще хоть куда, почти новое и не холодное, вот я ему и отдал это. В Евангелии-то как сказано: имеющий две одежды отдай не имеющему.

После этого отца Василия еще больше зауважали, правда, тетушки, которые на пальто скидывались, все же обиделись.

Третьим священником был отец Григорий, сорока двух лет, очень многодетный. Казалось, количество его детей не поддавалось подсчетам, так как супруга его рожала почти каждый год. Жил он за городом, в покосившейся деревянной избушке с русской печкой, как в старину, где вода в колодце и удобства на огороде. В Москву на службу ездил на электричке, вставая в половине четвертого утра. После службы спешно обедал и удалялся спать к себе в келью, прося алтарников разбудить его к вечерней службе. Отец Григорий казался хронически невыспавшимся, печальным и даже болезненным. Он был постоянно озабочен тем, чем прокормить семью. Часто просил настоятеля повысить ему жалованье, но настоятель на уговоры не поддавался, ссылаясь на то, что если одному повысить, то и всем повышать надобно, а у храма нет таковых возможностей. Правда, некоторые прихожане, зная его постоянную нужду, ему помогали, и отец Дмитрий – пятый священник – отдавал свою зарплату втайне от всех, особенно от настоятеля.

Служил отец Григорий медленно и долго, сокращений устава почти не допускал, за что и нелюбим был алтарниками, дьяконами и особенно настоятелем, который сокращения уважал. А выскочек типа отца Григория не поощрял. Но, несмотря на это, отец Григорий служить умел очень красиво, обладал потрясающим тенором, который особо ценили разбирающийся в музыке и опере отец Дмитрий и многие прихожане – ценители эстетики в богослужении. К слову сказать, отец Дмитрий, выросший в профессиональной оперной семье, партесный хор отца Вадима не переносил, не стесняясь, говорил, что от такого пения у него начинается изжога, кишечные колики, головные спазмы и усиление рвотного рефлекса, что вызывало особое раздражение отца Вадима, а отец Дмитрий продолжал подтрунивать над бедным настоятелем. Отец Дмитрий слыл большим шутником, за что и был крайне не любим отцом настоятелем.

Четвертый отец Сергий – Настин муж. Коренной москвич, единственный ребенок в семье, внук покойного известного академика-математика, к вере он пришел в зрелом возрасте, после армии, тогда же и крестился. Бросил физмат МГУ и под бурное негодование своих ученых родителей поступил в семинарию. По мнению родителей – босяцкое учебное заведение.

В отличие от музыкального отца Григория, отец Сергий слуха не имел ни малейшего и когда запевал, то страшно фальшивил, так, что отец Дмитрий затыкал уши, а дьяконы ехидно посмеивались. От настоятеля держался на почтительном расстоянии и был с ним обходительно дипломатичен, за что отец Вадим считал его темной лошадкой.

Пятый священник – самый молодой, вечно веселый, беззаботный и безбородый отец Дмитрий, тот самый, что отдавал свою зарплату отцу Григорию, так как сам лично в ней не нуждался. Он был выходцем из московской театральной богемы. Родители – оперные певцы с мировым именем, жена – дочь крупного бизнесмена. Детьми обзавестись он еще не успел, да и супруга его, похоже, не особо торопилась. Отца Дмитрия обсуждали всем приходом. Прихожане относились к нему снисходительно, так как и он снисходительно относился к их грехам. Исповедь у него проходила молниеносно, почему к нему шли те, кто не любил подолгу простаивать в очереди к исповеднику, и те, кто не любил строгости: у отца Дмитрия все сходило с рук. Епитимий он никогда не накладывал. Служил также очень быстро, за что был, напротив, особо почитаем некоторыми вечно спешащими алтарниками и певчими. Всегда был весел и даже покойников отпевал весело, незаметно утешая родственников проповедью о жизни будущего века. Походку имел летящую, полы его подрясника всегда развивались, и под ними обнаруживались очень модные брюки и очень дорогие ботинки. Впрочем, подрясник он надевал исключительно перед службой, а в остальное время его можно было принять не за священника, а за случайно заскочившего в храм стильного молодого человека. Некоторые тайно завидовали его благополучию, его красавице жене, одевавшейся в дорогих магазинах и гонявшей на автомобиле спортивного класса. К тому же автомобили его жена меняла гораздо чаще, чем рожала матушка отца Григория.

Народу на рынке было мало, наверное, всех распугала погода. Торговки – украинки и молдаванки скучали в своих ларьках, позевывая и зябко кутаясь в теплые пуховые платки. Продуктами Насте пришлось нагружаться по полной программе.