— Я иначе и не могу.

— Поскольку у нас нет имен,—вздыхая, проговорил комиссар,— мы вынуждены опираться на косвенные улики. Мы обнаружили одно письмо у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик стола.— Он развернул розовые листы.— Послание датировано седьмым июля — за пять дней до убийства Шнеберга. Взгляните, вам не знаком почерк?

Это было письмо женщины. Две страницы содержали восторженные любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера связи корреспондентки с Морэ. Она называла себя «твоя Изольда», а возлюбленного —«мой Тристан».

— Ну? — спросил Фушероль.

— Не имею никакого понятия.

Фушероль не смог удержаться от досадливого жеста.

— Сожалею, что затруднил вас просьбой приехать сюда,— сказал он.

Морис усмотрел в этом приглашение попрощаться и с облегчением последовал ему.

— Если я вам больше не нужен...

Морис пожал толстую руку комиссара, затем удостоился по-военному крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он буквально подбежал к машине, включил фары и поехал. А когда дома Бьевра остались позади, ему неожиданно сделалось так плохо, что он притормозил у тротуара. Опустив голову на рулевое колесо, Морис закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелее.

Он и сам не понимал, как удалось ему солгать и скрыть .свое волнение, как он справился с собой и остался внешне спокойным, чувствуя, что весь мир рушится и разваливается на куски. Почему рука его не задрожала, когда он читал письмо и каждое слово принимал точно удар кинжалом в сердце? Угловатый, ещё детский почерк с сильным нажимом...

«Изабель! Моя малышка, как ты могла это сделать?!.»

Глаза защипало. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниель, с таким радушием принимаемый в его доме, Даниель, которому он верил, как самому себе, этот Даниель воспользовался наивностью глупой молоденькой девушки.

Да, наивностью глупой молоденькой девушки!

Теперь гнев вытеснил печаль из его растревоженного сердца.

— Ну, подлец! Ну, подлая свинья!

Морис включил мотор и помчался. Он несся, как безумный. Ему словно доставляло удовольствие на каждом повороте рисковать жизнью. В Мендон-ла-Форэ пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрее и быстрее летел он домой, будто опьяненный скоростью. -Но уличное движение становилось все интенсивнее. После Севрского моста, уже в черте города, ему пришлось волей-неволей сбросить газ. Поскольку гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в кипящей кастрюле. Морис проскочил на красный свет и даже не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Но вот, наконец, —  улица Кошуа.

Он бегом припустился через сад и, перепрыгивая через ступеньки, влетел по лестнице.

— Изабель!

Она сидела в комнате и перелистывала иллюстрированный журнал. Жана-Люка не было.

— Скажи мне, что это неправда!

— Что, папа?

Она посмотрела на него невинным голубым взором. Он помедлил, но затем перед его глазами опять возникло письмо.

— Ты и Даниель... «Мой Тристан», «твоя Изольда»...

Испуг на ее лице доказал, что он не ошибся.

— Ты была его любовницей!

Изабель встала и, хотя вся залилась краской, глаз не опустила.

— В результате я с ним порвала.

— Как же ты дошла до такого? В твоем возрасте! Тебе не было стыдно?

— Мне девятнадцать лет,— возразила она агрессивным тоном.

— Тогда тебе не исполнилось и восемнадцати. Он годился тебе в отцы.— Чудовищность их связи потрясла Мориса,—Зачем ты это сделала? Зачем?

—  Все уже кончилось,— повторила она, отворачиваясь.-— Давным-давно.

— Как только он познакомился а Валери?

— Да.

— Значит, вы могли обмениваться с ней опытом.

Говоря это, Морис почувствовал горький привкус во рту. Он понял, что зашел слишком далеко, но. ему не хватало сил владеть собой. Он так высоко ценил свою дочь. Она была для него воплощением чистоты. Тем сильнее стала горечь разочарования. Он схватил Изабель за плечи.

— Я должен знать все,— потребовал он.— Все...— Морис не видел, как на глазах ее выступили слезы: он не хотел смотреть на Изабель,— Сколько времени это продолжалось?

— Пять месяцев.

— Он обещал на тебе жениться?

— Нет.

— И ты все же.., свою.., свою..,—  Он не находил слов.— Ты вела себя, как... как...

— Как дура, — закончила Изабель бесцветным голосом.—Да, как дура.

— Значит, ты его сильно любила?

— Да, тогда мне так казалось. Но потом я поняла, что все было только пустыми посулами.

—  Какими посулами?— Морис так сильно сдавил ее руки, что она застонала.— Ты же говорила, что он не обещал на тебе жениться, Что же тогда?.

— Ах, папа...

—  Отвечай! — Он безжалостно усилил нажим на ее запястья.— Отвечай, черт возьми!

Она резко высвободила руки. И точно обвиняемая, у, которой страх перед судьей пробудил силы к сопротивлению, воскликнула;

— Если тебе так хочется знать, то он обещал мне роль Мерилен в «Большом ударе»!

— И из-за какой-то... паршивой роли ты с ним спала?

Изабель почувствовала, что сказала лишнее, и запротестовала!

— Нет, совсем не потому. .

Однако ее лепет не смягчил впечатления от необдуманных слов.

— Выходит, ты, как и многие другие,— маленькая потаскуха, не более!

Он неожиданно замолчал, и влепил ей пощечину. С раскрытым ртом и вытаращенными глазами Изабель застыла перед ним. От удара ей сделалось скорее стыдно, чем больно. Ее еще ни разу не били.

— Папа!

Она заплакала и выбежала из комнаты. Морис услышал, как хлопнула дверь, и простонал, точно пьяный:

 — Потаскуха! Потаскуха!

Милорд осторожно высунул голову из-под комода, куда забился при ссоре. Потом, как обычно, проследовал за своим хозяином в кабинет, где и улегся в углу на ковре. Морис же взволнованно забегал по комнате. Человек умер, а Неприкрашенная правда брызжет, точно жидкая грязь, из его гроба и пачкает все, находящееся поблизости. Лучший друг оказался бесхарактерным подлецом, а eго собственная дочь... Может, после Даниеля она с кем-нибудь еще... Например, с Жаном-Люком?

Эта мысль была Морису невыносима.

— Ты единственная верная душа, Милорд.

Кот замурлыкал и, приблизившись, стал тереться о ноги хозяина. Морис уселся в кресло и поднял животное на колени. Он гладил его мягкую шерстку, и приятное тепло, излучаемое маленьким существом, передавалось ему, пока возбуждение постепенно не улеглось. На смену чувству слепого гнева к нему возвратилась способность рассуждать. Он вспомнил о мадам Морэ и спросил себя, не похожи ли они с этой эгоистичной дамой, не пожелавшей разрешить сыну жить  собственной жизнью? Правильно ли до сих пор считать Изабель ребенком? Может, ей Пришло время становиться женщиной, вместо того чтобы жить плохой дочерью? Разве не утешить ее нужно было? А ведь он вел себя подобно ревнивому любовнику.

 «Я ревнивый? Вот это здорово!» Раздираемый противоречивыми чувствами, Морис неподвижно застыл в кресле. Наконец Милорд вывел его из задумчивости дружеским ударом лапы. Сколько сейчас времени? О Валери он вообще позабыл.

Морис встал, правую ногу свела судорога. Он сделал несколько осторожных шагов, чтобы размять застывшие члены. Потом поискал в карманах сигареты, вынул фотокопию рукописи Даниеля и положил ее на стол. Только теперь он заметил письма, пришедшие с вечерней почтой. Морис замер.

На одном конверте имя и адрес были написаны большими красными печатными буквами. Дрожащими руками Морис вскрыл его. Оттуда выпал лист бумаги. Почерк был такой же, как и в предыдущих анонимных посланиях,— те же чернила, такой же лаконичный стиль:

«Изабель должна поплатиться».

Почему Изабель? Из-за того, что она была любовницей Даниеля? Значит, ей что-то известно об убийстве в Бьевре?

— Изабель должна поплатиться,— повторил Морис и испугался звука собственного голоса. Ужас охватил его и вытеснил прочь заботы и гнев.