Никто его особенно не слушал. Женщина, огрызнувшаяся на Колина, выпутывалась из рукавов пальто, остальные уже поснимали верхнюю одежду и обмахивались распечатками.

Он вспомнил прошлогоднюю службу — как Киврин, стоя коленями на каменном полу, ловила, казалось, каждое слово. Но она тоже не слушала. Она представляла себе Сочельник 1320 года, когда Евангелие звучало на латыни, а в окнах мерцали настоящие свечи.

У Киврин до Сочельника еще две недели. Если она там, где должна быть. Если с ней все в порядке.

— А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце своем... — закончил Дануорти и вернулся на место.

Затем имам перечислил, когда состоятся рождественские службы в разных церквях, и зачитал госздравовский бюллетень о необходимости избегать контактов с инфицированными. Викарий начал проповедь.

— Есть такие, — выразительно взглянув на священника из реформистской церкви, возвестил он, — кто полагает, что болезнь — это гнев господень, однако Христос всю свою жизнь врачевал больных, и будь он здесь, я не сомневаюсь, что он исцелил бы заразившихся вирусом, как исцелил самаритянского прокаженного... — Дальше последовала десятиминутная лекция о мерах профилактики гриппа. Викарий перечислил симптомы, объяснил про воздушно-капельную инфекцию и показал, как надевать присланную из Госздрава защитную маску. — Пейте больше жидкости и отдыхайте, — закончил он, простирая руки над кафедрой в благословляющем жесте. — А если почувствуете какие-нибудь из симптомов, обращайтесь к врачу.

Звонари, снова натянув белые перчатки, исполнили «Ангелов с высот небесных» в аккомпанемент органу, и на этот раз вышло даже узнаваемо.

На кафедру поднялся священник Обращенной унитарианской церкви.

— В эту самую ночь более двух тысяч лет назад Господь послал в наш мир своего сына, зеницу ока своего. Представляете ли вы, какая невероятная любовь двигала им? В ту ночь Иисус покинул горний дом и вошел в мир, полный опасностей и болезней. Он пришел неискушенным беспомощным младенцем, ничего не ведая о зле и предательстве, которые ждали его. Как мог Господь послать своего сына, зеницу ока своего, на верную погибель? Ответ на этот вопрос надо искать в любви. В любви!

— Или в халатности, — пробормотал Дануорти.

Колин оторвался от разглядывания леденца и посмотрел на профессора.

«Господь отпустил его, но беспокоился о нем каждую минуту», — услышал Дануорти. Интересно, пытался ли Господь прервать перемещение?

—Любовь привела Иисуса в наш мир, любовь зародила в нем желание — нет, жажду — оказаться здесь.

«С ней все в порядке», — сказал себе Дануорти. Координаты правильные. Сдвиг — всего четыре часа. Гриппом она не успела заразиться. Сейчас сидит себе спокойно в Скендгейте, точно зная дату стыковки, и заполняет наблюдениями диктофон. В полном здравии, восторге и неведении о том, что творится здесь.

— Он был послан нам, чтобы помочь в злоключениях наших.

Заметив, что викарий подает ему какие-то знаки, Дануорти перегнулся через Колина.

— Мне только что сообщили, мистер Латимер заболел, — прошептал викарий, вручая Дануорти сложенный листок. — Сможете прочитать благословение?

— ...посланец Господа, посланец любви, — закончил священник и сел.

Дануорти взошел на кафедру.

— Прошу всех подняться для благословения. — Он развернул текст. — «Господи, отврати гневную десницу свою...»

Дануорти скомкал листок.

— Боже милосердный, защити всех странствующих и верни их домой целыми и невредимыми.

20 декабря 1320 года. Я почти выздоровела. Видимо, наконец включилось Т-клеточное наращивание или антивирусные прививки. При вдохе уже ничего не болит, кашель прошел, и я, кажется, спокойно дошагала бы пешком до переброски — если бы знала, где она.

Рана на виске тоже затянулась. Леди Эливис взглянула на нее сегодня утром, потом привела Имейн посмотреть. «Это чудо!» — восторгалась Эливис, но Имейн с подозрением поджимала губы. Чего доброго, запишет в ведьмы.

Теперь, когда выхаживать меня не надо, стало непонятно, что со мной делать. К подозрениям в шпионаже (и, наверное, посягательствам на серебряные ложки), которые сеет леди Имейн, добавляется еще одна проблема — поскольку происхождение мое остается тайной, непонятно, каков мой статус и как со мной обращаться, а у Эливис нет ни времени, ни сил на выяснения.

У нее и так хлопот по горло. Лорда Гийома по-прежнему нет, его рыцарь в нее влюблен, а на носу Рождество. Она привлекла к помощи по дому и на кухне половину деревни, но для рождественской трапезы не хватает нужных продуктов, за которыми Имейн требует послать в Оксфорд или Курси. А тут еще Агнес путается под ногами и постоянно удирает от Мейзри.

— Надобно послать к сэру Блуэту за камеристкой, — заявила Имейн, когда Агнес нашли играющей на чердаке амбара. — И за сахаром. У нас не хватит ни для сластей, ни для изысков.

— Мой супруг наказал нам... — вскипела Эливис.

— Я пригляжу за Агнес, — вмешалась я, надеясь, что переводчик не переврал с «камеристкой» и что исторические визики тоже не врали, рассказывая про дам из благородных семейств, которых иногда приглашали присматривать за детьми. Видимо, все сошлось. Эливис благодарно просияла, а Имейн сверкнула на меня глазами не свирепее обычного. Так что теперь Агнес на моем попечении. И Розамунда, видимо, тоже, поскольку утром она попросила помочь ей разобраться с вышивкой.

Выгода моего положения несомненна — я могу сколько угодно расспрашивать девочек об их отце и о деревне, могу отправиться на конюшню и в церковь, отыскать Гэвина и отца Роша. Загвоздка в том, что от девочек многое скрывают. Эливис уже обрывала разговор с Имейн на полуслове при нашем с Агнес появлении, а когда я спросила Розамунду, почему им пришлось переехать сюда, она ответила: «Отец полагает, что в Ашенкоте воздух чище».

Она впервые упомянула название деревни. Ни на карте, ни в «Книге Страшного суда» никакого Ашенкота не значится. «Потерянное селение»? Тут всего человек тридцать — деревню могла уничтожить чума или поглотить более крупный городок. И все же хочется думать, что это Скендгейт.

Я спросила у девочек, не знают ли они про деревню с таким названием, и Розамунда покачала головой. Это еще ничего не значит, они ведь не здешние, но Агнес, как я понимаю, переспросила потом у Мейзри, и та тоже слыхом не слыхивала о Скендгейте. Мисс Монтойя считает, что корень «гейт» — то есть ворота, правда, тогда имелась в виду запруда — появился в названии не раньше 1360 года. Кроме того, многие англосаксонские названия заменялись норманнизированными или переименовывались в честь новых хозяев. Судьба Гийома д'Ивери и исход суда, с которого он пока не вернулся, в этом свете выглядят не ахти. Разве что это все-таки совсем другая деревня. Тогда дела плохи уже у меня.

(Пауза.)

Возвышенная любовь к Эливис ничуть не мешает Гэвину тискать служанок. Я попросила Агнес показать мне своего пони и пошла с ней на конюшню, надеясь отыскать Гэвина. Он там был, в одном из стойл, вместе с Мейзри, совсем не возвышенно пыхтя. Мейзри выглядела не испуганнее обычного и спокойно держала собранную в узел юбку на животе, так что на изнасилование это не походило. На «куртуазную любовь» тоже.

Пришлось спешно ретироваться и отвлекать Агнес, поэтому я повела ее через луг на колокольню. Задрав головы, мы смотрели на свисающий сверху толстый канат.

— Отец Рош звонит, когда кто-нибудь умирает, — сказала Агнес. — Если он не позвонит, то душу заберет дьявол, и она не попадет на небеса.

По-видимому, еще одна суеверная байка из тех, что раздражают леди Имейн.

Агнес хотела позвонить в колокол, но я уговорила ее зайти вместо этого в церковь и поискать отца Роша.

Внутри его не оказалось. Агнес решила, что он, наверное, у Коттера, «который все никак не умирает, хотя его и исповедали», или где-то молится.

— Отец Рош любит молиться в лесу, — сказала она, вглядываясь через преграду в алтарь.