— Нет, — категорично отказалась Эливис. — Только не в Оксенфорд.

— Какие у тебя вести?

— Никаких. Но мой супруг повелел нам оставаться здесь. Если все пойдет как надо, он через неделю прибудет сам.

— Пойди все как надо, был бы уже здесь.

— Процесс едва начался. Может быть, он уже сейчас спешит домой.

—А может быть... — Еще какое-то непереводимое имя, Торквил? — ...Торквила ждет виселица, и моего сына вместе с ним. Не нужно было ему вмешиваться.

— Он его друг, а обвинения ложны.

— Он остолоп, а мой сын еще больший остолоп, раз решился свидетельствовать в его пользу. Настоящий друг велел бы ему уехать из Бата... Мне нужна горчица. Мейзри! — крикнула старуха, шагнув к двери. — Про свиту нашей дамы Гэвин ничего не выяснил?

Эливис присела на лежанку под окном.

— Нет. И ни следа лошадей.

Вошла рябая девица с сальными волосами, падающими на лицо. Неужели это та самая Мейзри, которая крутит шашни с конюхами, вместо того чтобы присматривать за девочками? Припав на одно колено в неуклюжем реверансе — будто просто споткнулась, — девица спросила:

— Wotwardstu, Lawttymayeen?

«Нет, — испугалась Киврин. — Что опять с переводчиком?»

— Принеси мне горчицу из кухни, да не мешкай, — приказала старуха, и девица поплелась к двери. — Где Агнес и Розамунда? Почему они не с тобой?

— Shiyrouthamay, — пробурчала девица.

Эливис встала.

— Ну-ка не мямли.

— Они (что-то) от меня прячут.

Нет, с переводчиком все в порядке. Просто разница между нормандским английским, на котором говорит знать, и саксонским диалектом простонародья, хотя ни то ни другое ничуть не похоже на среднеанглийский, которому учил Киврин восторженный мистер Латимер. Странно, как переводчик вообще что-то разбирает.

— Я как раз искала их, когда меня позвала леди Имейн, сударыня, — ответила Мейзри, и на этот раз переводчик все передал, хотя и с заминкой, которая придавала словам Мейзри (возможно, обоснованную) заторможенность.

— Где ты их искала? На конюшне? — Эливис хлопнула Мейзри по ушам обеими руками, будто в музыкальные тарелки ударила. Мейзри, взвыв, схватилась грязной рукой за левое ухо, а Киврин вжалась в подушки.

— Принеси леди Имейн горчицу и отыщи Агнес.

Мейзри кивнула, не особенно перепуганная, но руку от уха не отняла. Потом, изобразив еще один спотыкающийся реверанс, с той же черепашьей скоростью вышла из комнаты. Непохоже, что неожиданная выволочка ускорит доставку горчицы.

Киврин поразила обыденность и быстрота расправы. Эливис и не рассердилась, после ухода Мейзри она как ни в чем не бывало села на приступку под окном и произнесла спокойно:

— Даму нельзя перевозить, даже если за ней приедут. Она может остаться у нас, пока не вернется мой супруг. К Рождеству он будет здесь непременно.

На лестнице послышался шум. Киврин уже решила, что ошиблась, и оплеуха все-таки придала Мейзри скорости, когда в комнату вбежала Агнес, прижимая что-то к груди.

— Агнес! — воскликнула Эливис. — Ты что здесь делаешь?

— Я принесла свою... — Переводчик по-прежнему затруднялся. Корытку? — Показать нашей даме.

— Негоже так себя вести, Агнес — прятаться от Мейзри и тревожить гостью, — отчитала дочку Эливис. — Ее раны сильно болят.

— Но она сама сказала, что хочет посмотреть. — Агнес подняла повыше свое сокровище — им оказалась игрушечная двуколка, выкрашенная в красный с золотом.

— Господь карает лжесвидетелей вечными муками, — заявила леди Имейн, цепко хватая малышку за руку. — Дама не разговаривает, и тебе это известно.

—Со мной она разговаривала, — заупрямилась Агнес.

Отлично, подумала Киврин. Вечные муки. Как можно пугать такими ужасами маленького ребенка? Но ведь это Средневековье, здесь священники только и твердят что о конце света, о Судном дне и адских муках.

— Она сказала, что хочет посмотреть мою повозку, — поделилась Агнес. — И что у нее нет гончего.

— Не выдумывай, — велела Эливис. — Дама не разговаривает.

«Пора это прекращать, — испугалась Киврин, — иначе они и Агнес уши надерут».

— Я разговаривала с Агнес, — приподнявшись на локтях, произнесла она. Лишь бы не подвел переводчик! Если он именно сейчас вновь отключится и Агнес зададут трепку, это будет последней каплей. — Я попросила ее принести тележку.

Обе хозяйки обернулись — Эливис изумленно, а старуха сперва оторопело, потом настороженно, будто Киврин прежде нарочно их дурачила.

—Я же говорила! — Агнес направилась к кровати вместе с тележкой.

Киврин обессиленно откинулась на подушки.

—Что это за место?

Эливис не сразу оправилась от изумления.

— Вы в доме моего супруга и повелителя... — Переводчик, как обычно, не уловил имя. Гийом то ли д'Ивери, то ли Деверо.

— Рыцарь моего мужа нашел вас в лесу и привез сюда, — возбужденно рассказывала Эливис. — На вас напали разбойники и серьезно ранили. Кто на вас напал?

— Не знаю, — ответила Киврин.

— Меня зовут Эливис, а это мать моего супруга, леди Имейн. А вас как зовут?

Пришло время для тщательно разработанной легенды. Киврин, правда, назвалась перед священником Катериной, но леди Имейн уже дала понять, что его мнение ни в грош не ставит. Он ведь якобы даже латыни не знает толком. Можно сказать, что он не расслышал, и назваться Изабель де Боврье или соврать, что в бреду звала сестру или мать. Или даже выдумать, что молилась святой Катерине.

— Из какого вы рода? — спросила леди Имейн.

Хорошая ведь легенда. Обозначит ее происхождение и положение в обществе, гарантируя при этом, что никто не станет посылать за ее родными. До Йоркшира далеко, а дорога на север непроходима.

— Куда вы ехали? — полюбопытствовала Эливис.

Кафедра медиевистики тщательно изучила погодные условия и состояние дорог. В декабре две недели лил непрекращающийся дождь, а потом почти до конца января дороги оставались раскисшими, потому что ни разу не ударяли сильные морозы. Но Киврин своими глазами видела дорогу на Оксфорд. Сухую и чистую. В цвете ее платья и преобладании стеклянных окон в домах знати медиевистика тоже не сомневалась. И среднеанглийский они изучили в совершенстве.

—Я не помню сего.

— Ничего? — Эливис обернулась к леди Имейн: — Она ничего не помнит.

Им слышится «ничего», сообразила Киврин. Непривычное для местных произношение скомкало разницу между отрицательными формами.

— Все из-за раны, — решила Эливис. — Память помутилась.

— Нет, нет... — запротестовала Киврин. Она не собиралась симулировать амнезию. Она должна изображать Изабель де Боврье, из Ист-Райдинга. Если здесь дороги сухие, это не значит, что они проходимы дальше к северу, а Эливис даже в Оксфорд Гэвина боится отпустить, чтобы разузнать о незнакомке, и в Бат за мужем тоже боится послать. Вряд ли она отправит его в Ист-Райдинг.

— Вы даже своего имени не помните? — нетерпеливо переспросила леди Имейн, наклоняясь почти вплотную и дыша Киврин в лицо. Дыхание было смрадным — запах старости и тлена. И гнилых зубов полон рот. — Как вас зовут?

Мистер Латимер утверждал, что Изабель — самое распространенное имя в начале XIV века. А Катерина? И потом, имена дочерей медиевистике все равно неизвестны. Что, если до Йоркшира не так уж далеко и леди Имейн знакома с семьей де

Боврье? Получится лишнее подтверждение тому, что Киврин — шпионка? Лучше не отступать от распространенного имени. Надо назваться Изабель де Боврье.

Но старуха только позлорадствует, узнав, что священник чего-то там недослышал. Убедится в его невежестве, некомпетентности, найдет лишний довод послать в Бат за новым капелланом. А он держал Киврин за руку и уговаривал не бояться...

— Меня зовут Катерина.

Дела здесь плохи не только у меня, мистер Дануорти. Современникам, которые меня забрали, похоже, тоже несладко.

Хозяина поместья, лорда Гийома, сейчас здесь нет. В Бате судят его друга, и он тоже там, дает показания, что, как я понимаю, чревато опасностями и для него. Его мать, леди Имейн, назвала сына дураком за желание вмешаться и помочь, а леди Эливис, его жена, нервничает и тревожится.