Прикрыв глаза, попытался я вызвать образ убегающего человека в темном. Вот он... седьмым зрением я вижу его! Но что-то загораживает его лицо. Что это? Зонтик или большая книга... Он прячется от меня. Он знал, что я смогу мысленно идти за ним. И устранить разницу во времени. И вот солнце освещало его чем-то знакомую фигуру, а темный прямоугольник скрывал его лицо. Это была книга, но не она, а тень ее прятала от меня человека, побывавшего у Чирова и выкравшего таблички! Тень... так и должно было случиться: он умел защищаться и знал, от кого придется защищаться! Тень защищала тень. Усилием воли я отодвинул книгу. Но с тенью справиться не мог.

Наверное, лицо мое побледнело, и когда все кончилось и я открыл глаза, Чиров в упор рассматривал меня. С гибкостью, удивительной для его возраста, он захлопнул ящик стола и мнимо-смиренно произнес:

- Видно, стареем. Из нас двоих мне больше всего приходится считаться с необратимостью времени. Наше поколение живет и мыслит в другом темпе. Он едва заметно усмехнулся. - И свое бессилие перед этим фактом оно пытается превратить в позицию.

- Ну что вы... - попробовал я защитить его и себя.

- Да уж, видно, так оно и есть, и не я первый это заметил. Для того чтобы это обнаружить, достаточно двоих.

Я испытывал мучительную неловкость, но повинен был в ней я сам. Нужно было поскорее расстаться. Старика снова понесло. Я попрощался. Он ответил небрежным кивком, я увидел его профиль и впервые подумал, что он всегда был и останется отчасти ребенком. Такие люди встречаются и в преклонном возрасте, жизнь учит их только одному: тщательно скрывать это свойство характера от других. Но в нашей беседе Чирову это не потребовалось. Значит, всерьез...

Я шел пешком от Чирова. Шел все медленнее, изредка прыгая через первые весенние лужи. Потом остановился. Еще минута - и я повернул бы назад к дому Чирова. Такой был настрой.

Что-то мешало мне, какая-то подспудная работа шла во мне после разговора с Чировым. Разве не имеет права этот человек оставаться самим собой? Я стал другим, вот в чем дело. Вся эта история с контактами приучила меня к обостренной наблюдательности и нетерпимости. Все явления, даже обыденные, наполнились скрытым смыслом. Возник вдруг второй план, и для меня этот второй план стал главным. Все совершалось по законам, в общем-то простым и хорошо мне знакомым. Но теперь к ним прибавлялось нечто постороннее. В отблеске солнца на стекле я мог увидеть попытку сестры или Жени напомнить мне о чем-нибудь, в резко затормозившем грузовике усмотреть намек на продолжавшуюся борьбу с троицей неизвестных, вынырнувших еще там, на юге, из какой-нибудь щели времени. И все же от этого нужно было отказаться. Второй план, связанный с моими неожиданными приключениями, должен был подчиниться обычному, видимому, естественному. Только через обыденное могли проявить себя неведомые мне враги, подсылавшие металлического жука, устроившие обвал в ущелье, а теперь вот похитившие таблички.

Только я открыл дверь, зазвонил телефон. Я поднял трубку. Звонил Борис.

- Ты расстроил старика! - кричал он в трубку. - Что ты ему наговорил? Он не хочет слышать твое имя...

- С чего ты это взял? Да я видел его...

- Он расстроен. Он подавлен. Позвони ему! - Аспирант подливал масла в огонь.

- Хорошо, - сказал я как можно спокойнее.

- Помни, что ты наделал уйму глупостей!

- Пока! - Я бросил трубку.

...Настоящей родиной викингов является Причерноморье. Вождя викингов, приведшего свой народ в Скандинавию из Причерноморья, звали Одином. После смерти его провозгласили богом. Причина переселения - римская экспансия. Случилось это в первом веке новой эры, много позднее похода этрусков-росенов на Апеннины. Малая Азия - общая колыбель их. Здесь зародилось почитание быстрых, ловких зверей - леопарда и гепарда. Леопард-рыс дал позднее свое имя и похожему на него внешне зверю - рыси. Гепард помогал охотникам.

Думаю, что проследить пути народов, населявших некогда Восточную Атлантиду, Чирову пока не удалось. Еще бы, ведь Чайеню-Тепези был заложен в восьмом тысячелетии до нашей эры. И уже тогда люди знали более десятка культурных растений. Есть свидетельства, что много раньше, тридцать тысяч лет назад, близ Чатал-Гююка и Чайеню-Тепези шли торговые пути. По ним доставляли черное вулканическое стекло - идеальный материал для наконечников копий и женских украшений.

Иногда я шептал про себя этрусские слова. Именно так, на слух, их легче воспринимать. Раш - рожь, зерно. Я нашел слова "руште", "руш" в значении "русичи". Это как будто уводило в сторону от почитаемого в древности леопарда. Однако слова могут пройти через барьеры тысячелетий, если они усиливают друг друга. Когда два разных слова звучат сходно, то рано или поздно они объединяются в одно. Не так ли произошло с руш-рус?

...С недавних пор на стене моей комнаты появилась репродукция: этруски во время обряда вбивания гвоздя в стену храма. Два слова о сути. Несколько человек собирались в храме в один и тот же день года. Жрица с венком на голове, обнаженная, редкостной красоты девица, вбивала молотком гвоздь. Когда на стене храма не останется свободного места от вбитых гвоздей, народ этрусков, по их собственным поверьям, должен исчезнуть. Так вот, у руки жрицы я с удивлением заметил световой зайчик: он словно выжидал до поры до времени, потом сдвинулся, переместился поближе к другой ее руке, державшей молоток. Лицо ее осветилось, на мгновение показалось живым - и светлое пятно поползло по стене комнаты. Потом остановилось. Я следил за ним; отложил книгу и встал. Вот пятно, похожее на чистый лист бумаги, медленно двинулось, высветив согбенного гаруспика-гадателя, изучавшего печень быка, принесенного в жертву. Чуть заметней стал растительный орнамент; виноградная лоза, окаймлявшая изображение, ожила, листья как будто шевельнулись от ветра - и пятно убежало дальше. Точно где-то недалеко мальчик пускал солнечные зайчики большим зеркалом. Невольно я обернулся, но увидел закрытую дверь комнаты и темную портьеру.

Я протянул руку вслед за светлым пятном - оно убежало от моей руки, потом пропало. Или мне все это показалось?

После обеда я вышел прогуляться. Был серый будничный день. Прошел переулками к Тимирязевскому парку, за старым забором открылись просеки и аллеи, зимние рощи, жухлый снег. На корявом дубке позванивали от ветра чудом уцелевшие бронзовые листья. За лиственничной аллеей, спускаясь к озеру, увидел на дальнем взгорке Валерию. Она быстро шла по просеке, наверное, возвращалась домой. Я шел следом, на расстоянии, прячась за стволы черной ольхи, обходя поляны. Она вышла к березовой роще, где был твердый наст, и пошла по целине. Я видел ее статную фигуру издалека, за белыми, чистыми, нарядными стволами. Следовал за ней, оставаясь незамеченным. Она была в новой рыжей шубе, унтах и красной полосатой шапочке. Сероватое полотно снега под березами не проваливалось под ногами. Справа от нас остался узкий заливчик озера, где ребятня ловила рыбу у полыньи водостока.

Мы вышли на Новопетровскую улицу. Дома здесь расположены под углом к дороге, я сворачивал на газоны, ждал, пока она пройдет дальше, и эта игра стала волновать меня. У булочной она остановилась, словно раздумывая. Потом открыла дверь. А я ждал поодаль, на другой стороне улицы. Она вышла из булочной с десятикопеечной булкой. Незаметно для прохожих (но не для меня) эта рослая барышня отщипнула кусок булки и оглянулась. Но меня не заметила. Резко свернула в пельменную, и я опять ее ждал. Теперь она пропала на четверть часа.

Так я провожал ее до трамвайной остановки. Прыгнул следом во второй вагон. Мы доехали до метро, и там я спрыгнул первым, наблюдая за входом в вестибюль. Но ее не было! Я обнаружил ее вдали, у самого железнодорожного моста. Она шла так быстро, что я едва поспевал за ней. Так мы добрались до Покровского-Стрешнева, вошли в лес. Мне стало неловко. Что это со мной приключилось?