Сначала я думал, что это — затяжной творческий кризис. Потом разработал теорийку насчет того, что в конце двадцатого века с его взрывом видеоспособов передачи информации слово просто прекращает свое существование и все более тихим эхом блуждает по хитрым сплетениям электронных линий. Язык становится атавизмом, а глаза наоборот — двумя разинутыми пастями, перемалывающими жвачку пейзажей, поз и образов. И в конце концов я пришел к выводу о том, что в век оптики с ее фотонными скоростями, акустика, звук и, соответственно, слово — просто отстают от них, этих скоростей, оставаясь далеко позади, как запоздалый пассажир, стоящий на перроне, почесывающий затылок и растерянно глядящий на последний вагон поезда, уже исчезающего за светофором.

Ну что весомого можно было сказать людям, которые, вылупив глаза и вывалив языки, бежали, ковыляли, ползли мимо меня, оставляя на потрескавшейся земле лохмотья одежды и кожи, вдавленные в гангренозно-алые кровавые пятна? Кто услыхал бы меня в грохоте падающего камня, в шипении зеленых лучей, в тяжелых всхлипах лавовых струй, в воплях, хрипах, вскриках и взываниях неизвестно к кому и к чему? Кто, в конце концов, обратил бы на меня внимание, убегая по шаткой земной поверхности к невидимому горизонту от черных змей-трещин, на каждом шагу появляющихся на асфальте, от падающих стен, от неба, вспузырившегося летающими тарелками и ощетинившегося жалами их лучей?..

Слово на глазах становилось реликтом. Как и в телевидении, сейчас оставалось лишь действие. И я бежал, прыгал, падал и снова вставал, стараясь не выплеснуть последнюю каплю разума в пространство всемирного безумия. Окончательно раствориться в этом обжигающем мраке ужаса мне не давало лишь одно: цель, которую я перед собой поставил. Цель, которая…

Плотная женщина с перебинтованной головой упала, споткнувшись об мужчину, тянущего себя по земле обеими руками и оставляющего за собой кровавую полосу на месте оторванных ног. Юноша в кожаной куртке, лежа на земле, вздымал к небу скрюченные руки: из его груди торчали острые обломки кирпича. Что-то в черном, обожженное, человекоподобное, воя крутилось на одном месте, разбрасывая в стороны языки пламени. Окровавленный толстяк, рыкнув, одним движением неестественно вывернутой руки смел со своего пути… юношу?.. девушку?.. с красно-черным пятном вместо лица.

Броуновскими зигзагами я, молекула обезумевшей толпы, все-таки продвигался к подъезду больницы, которая странным образом все еще стояла на месте, оскалившись треснутыми стенами и оторванными оконными решетками. Что-то огромное бахнуло позади, подняв смерч пыли и обсыпав меня мелким колючим мусором. Но я уже вскочил в здание, дрожащее, как штангист, пытающийся осилить непосильный для него вес. С потолков что-то сыпалось, пол качался, пыль залепляла и рот, и глаза.

Тяжело дыша и отплевываясь, я, с лазером в руках, почти на ощупь, подбежал к ступенькам, ведущим на второй этаж. Подниматься туда, к счастью, мне не пришлось.

Сквозь плотный туман я различил очертания какого-то многоногого существа, которое, постанывая, уже почти преодолело лестницу, и бросился к нему.

Лялька с Лианной тащили загипсованного Беловода. Лица всех троих напоминали маски из материала, обвивающего профессора. Такого же цвета и такие же безжизненные. Я было сунулся на помощь, но одна из масок — Лялька или Лианна? — со скрипом разодрала черную дыру рта:

— Быстрее наверх! Там — Гречаник!..

Все-таки пришлось, не оглядываясь и с ужасом ожидая того мгновения, когда уставший штангист с грохотом бросит на помост свой спортивный снаряд, выбираться на второй этаж.

— Тама-а-ара Митрофан-а-ановна-а-а!.. Тама-а-ар…

Она сидела на полу коридора, подвернув под себя ногу и опершись спиной о вибрирующую от напряжения стену. Наклонившись над ней, я заглянул в остекленевшие глаза и прислушался к ее шепоту:

— А после, карту сжав сильней, я ждал и ждал удара в спину… И остров Флинта стыл на ней, напоминая Украину…

— Тамара, Тамара, поднимайтесь!..

— Все — на Остров Сокровищ!.. Пиастры, пиастры… Пираты… Веселый Роджер на сине-желтом фоне…

— Тамара, блин, уходим отсюда!..

— Ты хороший мальчик, Джонни…

Я с придыханием влепил ей пару пощечин. С таким же успехом можно было засадить ладонью об стену. В дальнем конце коридора что-то с грохотом обрушилось, и по полу к нам хищно потянулись серые пряди пылищи.

Чертыхнувшись и крепче перехватив лазер, я, резко выдохнув, другой рукой оторвал от стены Гречаник и потащил ее по коридору. Здание уже чувствительно скрипело и раскачивалось, на каждом шагу бросая меня из стороны в сторону. Точь-в-точь, как того же Джона Сильвера на палубе галиона во время шторма.

Я поймал себя на том, что начинаю мыслить в унисон с Тамарой, и испуганно поддал, насколько мог, ходу.

Из дома мы не вышли — выкатились. Я еще успел оттянуть Гречаник метров на двадцать, когда здание временной, как и положено, больницы на мгновение замерло и медленно, а потом все быстрее и быстрее, со зловещей грациозностью начало проседать, с грохотом исчезая в клубах пыли, из которых внезапно выплеснулся раскаленный камень. Сверху в него впился зеленый луч.

Я испуганно огляделся. Лялька с Лианной изможденно застыли почти рядом со мной. Возле их ног с закрытыми глазами лежал Беловод. Грудь его тяжело вздрагивала. Прямо на нас бежало трое мужчин в разорванной одежде и с пустыми провалами зрачков. Останавливаться они явно не собирались. Я отпустил Тамару, которая сразу же, как мешок, свалилась на землю, и бросился им наперерез. Наклонился, будто решил сыграть в регби, и перебросил одного через спину. Второго успел завалить подножкой. Третий, не останавливаясь, протопал дальше, ударив каблуком тяжелого армейского ботинка об землю почти рядом с головой Беловода. У того даже усы от ветра зашевелились.

Я со злостью схватил кусок кирпича, случайно попавшийся под руку, и бросил его этому, третьему, в спину. Не попал. Но заметил, как обломок камня, упав, немного спружинил, словно оттолкнувшись от чего-то мягкого. Прищурив глаза, я различил среди мусора полузасыпанные брезентовые носилки. На дороге, ведущей к Юнакам, тарелка засадила лучом по перекошенному грузовику. Тот мгновенно вспыхнул. За грузовиком стоял с виду неповрежденный микроавтобус.

— Лялька! Лианна! — закричал я. — Берите-ка те носилки… Видите? Кладите на них Беловода и тащите к автобусу. Я с Тамарой разберусь.

Девчата действовали слаженно. Я тоже старался не отставать от них, в то же время наблюдая за тем, чтобы им никто не помешал. Ощупав на всякий случай рукоятку пистолета, засунутого за пояс вместе с черновиками Алексиевского, схватил Тамару. Та не сопротивлялась. Казалось, что она начала приходить в сознание. Метрах в ста от нас громыхнуло, и в небо выплеснулся лавовый гейзер. Дохнуло жаром. Даже странно было, что что-то может быть более раскаленным всего, творящегося вокруг. Одновременно с возникновением гейзера две тарелки с разных сторон метнулись к новообразовавшемуся озерцу, ужалив его лучом. Там что-то забулькало и забурлило. Только искры вокруг посыпались. Потом эти искры сформировались в цепочку красных пятен, полетевших вверх и вонзившихся в брюхо одной из тарелок. Та замерла и замедленно лопнула. Вторая выбросила еще один луч, но, кажется, промазала, попав им в группу людей, бегущих к заводской площади. Человек пять повалилось на землю, исчезая в голубом сиянии, охватившем их.

— Ч-черт! — вырвалось у меня, но на сочувствие или на что-то подобное времени не оставалось.

Подгоняя Тамару, я побежал к нашим девчатам, которые уже были почти возле автобуса, и, ввалившись в него, умолял только об одном: чтобы машина была на ходу. О том, что ее еще надо завести, а для этого нужен ключ зажигания, я совсем забыл. Но умолял судьбу я, наверное, хорошо и чем-то понравился ей, потому что ключ торчал на месте. Да и двигатель завелся с полуоборота. Справа что-то всколыхнулось, даже автобус вздрогнул. Не глядя на то, что там произошло, я рванул с места, до упора придавив ногой педаль газа.