Встал, изо всех сил встряхнув затекшее тело, поправил нож, подхватил портфель Алексиевского и следом за раненой девушкой вошел в больницу. Там гудело и бурлило. И я с грустью отметил, что только здесь люди действительно заняты делом, в котором они хорошо разбираются, и поэтому их не нужно к чему-то призывать и для чего-то организовывать. Вот только для такой слаженной работы было необходимо огромное количество истерзанных стихией тел, искривленных страданием ртов, окровавленных бинтов и вибрирующих вскриков, больно кромсающих мои уши, по мере того как я поднимался по этажам клиники, разыскивая Лианну. Вдруг я вообразил, что здесь произойдет, если лава выплеснется наружу именно под фундаментом больницы, и мне впервые действительно по-человечески стало страшно. До этого времени существовал только животный ужас.

Меня даже затошнило. Впрочем, этому способствовал и душный, пропахший лекарствами, кровью и гноем воздух. Об ударе по голове обломком железного марша я уже и не говорю. Хорошо, что рядом оказался туалет, в который я успел заскочить и согнуться над раковиной. Вот только воды почти не было. Она текла тоненькой струйкой, и я с ужасом, который раскаленной волной снова накатил на меня, смотрел на эту желтоватую ниточку.

Вода!.. Вода… У нас же, наверно, не осталось воды. Ведь Каганец переполнен иной, противоположной, субстанцией. Водогон из Днепра наверняка разорван, а подземные скважины не работают. Если помощь из города срочно не прибудет, то через пару суток здесь не останется ни одной живой души. Кроме кремняков. Конечно, если они и действительно живые. Летающих тарелок я вообще не принимал во внимание.

«Боже! Понимает ли это еще кто-нибудь?» — даже застонал я.

«Вода, вода», — двигались мои губы, и вдруг до меня дошло, что, хотя я повторяю это слово про себя, оно выразительно звучит в тесном закоулке туалета. Я поднял голову. «Вода… вода…» — бубнило из зарешеченного люка вентиляционной шахты. Голос показался мне знакомым. Осмотревшись, я закрыл дверь изнутри и вскарабкался на раковину, прижавшись ухом к лючку.

— Больница держится на внутреннем резервуаре, — слышался голос Пригожи, — но даже при самом экономном расходе воды хватит на сутки с небольшим.

— А на Юнаках? — спросил другой голос, в котором я узнал Мельниченка.

— На Юнаках воды тоже нет. Вдобавок почти все запасы минералки, соков, лимонадов и всего жидкого, до скисшего молока включительно, прибрала к рукам банда сатанистов. Надо отдать им должное: они быстрее сориентировались.

— Сориентировались или их сориентировали?

— Что за намеки, Григорий Артемович?

— Боже избавь, Иван Валентинович! Какие намеки? Но согласитесь, что этим обкуренным дурням ничего путного само в голову прийти не может. В то же время вы, по моим данным, контактировали с их вожаком. Айком, кажется, кличут. Вот и листовочка за его и вашей подписью у меня. Объединяйтесь, мол, жители Юнаков… Но вокруг кого?.. Или чего? Кстати, полчаса назад ко мне поступило предложение от этого самого Айка относительно продажи нам оптовой партии жидких припасов. По смешным, так сказать, ценам. Что, Иван Валентинович, бизнес есть бизнес?

— А при чем тут я? Это вы, Григорий Артемович, должны были сообразить, как нужно действовать. Ведь это вы у нас самый опытный, самый умный, самый главный представитель высшей власти… Но, как оказалось, местных условий вы не знаете. Да и сама организация…

— Шестого отдела на тебя нет, Ванюша. Но все приходит и уходит…

— А вы мне не угрожайте, не угрожайте. Ведь пока вы здесь дергались, я нашел средство борьбы с этими уродами каменными. Более того — два средства. А вы даже с городом не связались, хотя вся техника находится именно в ваших руках…

— Слышал я про эти средства. Примитив. Ну подумай сам, Иван. Запасы жидкого азота на полигоне не безграничны. Выплеснешь все, что потом делать будешь? Наркотики?..

Я услышал, как Мельниченко громко и недоверчиво хмыкнул.

— Давай так. Во-первых, пока я сам не увижу, что уколотый человек может по огню крестиком вышивать, не поверю. А во-вторых… Вся наркота снова ж таки там, у Айка. Еще один гешефт устроим?.. Вот я и говорю, Иван: кончай двоевластие разводить. Все силы соберем в один кулак, хроников прижмем, людей организуем, а дальше — по ситуации. Тем более, что она постоянно меняется. Это я про те НЛО дурацкие…

— Кулак, конечно, будет ваш, Григорий Артемович?

— Мой, мой. И не переживай ты, Иван, как выберемся отсюда, я всюду на тебя указывать стану. Мол, без Ивана Валентиновича ничего сделать бы не смог.

— Ага, без Ивана Валентиновича… Вы вчера даже вместе с Иваном Валентиновичем и войском своим не смогли того сумасшедшего журналиста успокоить. Хотя и предупреждал вас Иван Валентинович.

Наступило молчание. А потом я услышал, как Мельниченко прокашлялся и произнес:

— Тамара Митрофановна, оставьте, пожалуйста, нас на несколько минут одних.

Громыхнула дверь. Голос Мельниченка сразу стал шершавым, будто наждачная бумага:

— Слушай, Иван, я тебе не просто так про шестой отдел напомнил. Напрасно что ли, я тебя прикрывал? Напрасно обещал, что мэром будешь? Так ведь будешь, Иван! Но если старших будешь слушаться. Запомни это. А про писаку этого столичного я тебе скажу так: сейчас он мне нужен живым. Потому что может знать, кто убил Паламаренка. И еще кое-что. Ведь сам он этого сделать не мог. Здесь я с Тамарой абсолютно согласен, хотя на всякий случай туман пускаю. Ведь если по-умному, то убийца будет охотиться за ним, а здесь и мы случимся. Ты лично бандюгу возьмешь. Соображаешь, какие баллы отгребешь на выборах?

— Для того чтобы отгрести баллы на выборах, надо, как минимум, в живых остаться, — мрачно бросил Пригожа. — А Паламаренка Волк убил, я в этом уверен…

Кто-то несколько раз дернул закрытые двери туалета, а потом начал громко стучать в них. Я чертыхнулся и второпях слез со скользкой раковины.

— Сейчас, сейчас. Подождите минутку.

За дверью стояла ошарашенная Гречаник.

— Какого!.. Роман, как это вас в женской туалет занесло?

Я быстро взглянул на дверной знак. И действительно. Как это я не заметил? И неожиданно мой взгляд упал на раковину. На ее голубом фоне четко выделялись серые следы грязных кроссовок. И именно моего размера.

— Да заблудился я, Тамара Митрофановна, — зачастил я, прикрывая собой проклятую сантехнику. — Заблудился в этом больничном мире. Людей-то вокруг — не пробьешься, а тут припекло. А людей же вокруг!.. А сколько людей здесь, Тамара Митрофановна? Сколько раненых? Жертв много? Вы же, наверно, знаете?..

Гречаник стрельнула на меня чернющими глазами. Словно из пистолета.

— Что, сенсацию готовите? Чем больше крови на страницах, тем тираж выше? Что вы за газетчики такие ненасытные? Где же человечность ваша, Роман?.. Нет, не тех к себе Бог забирает, и напрасно я вас перед Мельниченком выгораживаю. Пусть бы он вас…

И она горько махнула рукой.

«Как же, одуванчик черный, выгораживаешь ты меня! Перед кем только? Глаза бы лучше разула», — мелькнуло в голове, а изо рта продолжали сыпаться слова, не давая Гречанихе развить свою мысль и понемногу отодвигая ее от двери туалета.

— Тамара Митрофановна, ну зачем вы так? Ведь не все газеты кровь любят, не все из своих читателей интеллектуальных параноиков делают. Я ведь — ничего, я — ради информации. Вот, скажем, человек здесь в больнице потерялся. Не могу его найти и очень волнуюсь. А вы же все знаете, вы же — профессионал. Вы не встречали такую себе девушку по имени Лианна? Худенькая, в кожаных джинсах. Да вы же видели ее! Она «повернутая» немного. Не выдержала того, что вокруг творится…

За моей спиной дородная докторша, тяжело пыхтя, заплыла в опасное помещение, притворив за собою дверь. Я облегченно вздохнул.

Тамара, пожевав своими тонкими губами, строгим учительским взглядом уперлась в меня:

— Это ты о той девчонке, которая тебя на мотоцикле украла? И у которой способности относительно кремняков прорезались? На втором этаже она. В двенадцатой палате. Мы за ней наблюдаем. Там с нею еще лежит…