На следующий день Марина на работу не пришла. Телефон ее не отвечал, и Светлана встревожилась по-настоящему. «Скоро в Париж, половина работы на Маринке, а этой мерзавки нет на месте», — злилась она. Но всего обиднее было сознание того, что она сама отказалась быть посвященной в сердечные дела подруги. Вот и сиди теперь, жди у моря погоды… И вдруг в проеме двери показалась знакомая фигурка. Зажав толстый глянцевый журнал «ВОГ» под мышкой, Марина с самым мечтательным видом уселась на стол и затуманенным взглядом посмотрела на Светлану.

— А ты знаешь, что в этом году самый модный цвет розовый? — спросила она невинно.

У Светланы от злости аж дыхание перехватило.

— Да ну? — ехидно ответила она — А как насчет рекламы?

— А вот! — все так же мечтательно протянула Марина и положила журнал на стол, открыв его где-то посередине.

Прямо на развороте красовалась картина Светланы из ее последней коллекции, а над ней заголовок — «Русские идут». Практически весь материал анонсировал их предстоящую выставку в Париже.

— Когда же ты успела? — удивилась Светлана.

— Да так, работаю ночами не покладая рук! — К Марине уже вернулась обычная веселость. И она с удовольствием следила за тем, как озаряется радостью лицо подруги.

Светлана и не думала притворяться, материал действительно был хорош. Она пробежала глазами текст статьи.

— Материал ты писала? — спросила она мимоходом.

— Обижаешь, — Марина взяла журнал и показала фамилию в начале статьи.

— Вижу, вижу… И когда только успела? — Светлана принялась листать журнал, и взгляд ее невольно остановился на прекрасном розовом платье.

— Ух ты, — восхитилась она.

— И я того же мнения. Надо розовое покупать! — авторитетно заявила Маринка.

— Ну в Париже и купим, — решительно захлопнула журнал Светлана и в упор посмотрела на подругу. — Ты мне ничего рассказать не хочешь?

— О чем? — наивно спросила та.

— Значит, не хочешь. Ладно, подождем. Мы люди терпеливые…

А Марина уж и сама была не рада, что затеяла эту игру в молчанку. Но, с другой стороны, как рассказать Светке о своих отношениях с Владимиром? Ведь это все из области чувств. Он посмотрел, она взглянула, они вздохнули и всю ночь до утра гуляли по холодной Москве. Но им не было холодно! И Марина решилась:

— Знаешь, он какой?

— Ну какой?

— Добрый! И все понимает! И тебе обязательно надо с ним встретиться! Он легко покончит со всеми твоими страхами и комплексами! — с горячностью заявила Марина.

— Ну ладно, мне немного осталось, наговорю до конца и позвоню твоему самаритянину!

На том и порешили.

А вечером Светлана отложила все дела и, вставив новые батарейки, подключила диктофон.

— Здравствуй, Света. — Пафнут улыбнулся. — Я пришел!

— Боже мой! Пафнут! Какой ты стал большой и грозный! — удивилась я. — Постой, это сколько ж прошло лет, как мы не виделись?

— Много! А ты похорошела! Это твой сын? — Он потянулся посмотреть.

Я повернула Витьку лицом к нему.

— Да, вижу — твои кудряшки. — И он легонько дернул Витьку за вихор.

— Ну как ты? Чем занимаешься? — спросила я, пока мы спускались по лестнице. — Ты извини, надо погулять — очень голова болит!

— Перепел? — усмехнулся Пафнут. — Ну пойдем проветримся.

Мы шли по дорожкам парка, и Пафнут рассказывал мне о своей жизни…

Из армии, куда его забрали из интерната, вскоре отправили в Афганистан. Первый же день — бой…

— Сразу пятерых ребят скосило. Я чуть не поседел. Очнулся, смотрю: они еще теплые лежат, глаза у всех открыты. Стал я двигаться, тут меня моджахеды и заметили. И взяли с собой. Почему они меня не убили — не знаю. Лучше бы убили, такая страшная жизнь началась для меня потом. В плену я был просто рабом, ходил на цепи по двору, убирался, мыл, чистил, таскал все время какие-то ящики. Так продолжалось несколько месяцев. Кормили плохо, постоянно били, издевались всячески… — Пафнут запнулся, и мне представилось, как тяжело ему было. Эта пауза о многом говорила. Я смотрела на его лицо, и острое чувство жалости пронзило меня. Но Пафнут справился с собой и продолжил: — Единственной отрадой в это время стало знакомство с дочерью командира отряда Хасана, огромного чернобородого и жестокого мужика. Хасан держал в страхе весь отряд, относились к нему как к богу, никто не смел ослушаться его приказа. Он круто расправлялся с обидчиками, был вспыльчивым и изощренным садистом. В противоположность Хасану Азиза — так звали девушку — была очень женственной и ласковой. С тонкой талией, роскошными черными волосами и красивыми глазами. Азиза очень понравилась мне, втайне я мечтал, что она однажды останется со мной. Она приносила мне еду, правда, ее всегда сопровождал кто-нибудь. Но однажды она пришла одна… На нас будто вихрь налетел, мы прижались друг к другу и целовались как бешеные. В эту ночь мы стали близки. Но видимо, кто-то заметил отсутствие Азизы и ее слишком счастливый вид. Сложить два и два не составило труда… Жизнь моя после этого превратилась в кошмар. Меня страшно били, пытали огнем. Я кричал, пока не потерял голос… Потом меня бросили в сырой подвал, но и там не оставляли в покое. Азизу я больше не видел и понимал, что, скорее всего, больше не увижу никогда, что меня забьют насмерть… И наверное, так бы оно и случилось… Хасан не простил бы меня за то, что я обесчестил его дочь. Я приготовился к смерти, но мне повезло. Наши войска постоянно прочесывали эту местность и вскоре добрались до этого аула. Когда меня нашли, я был в отключке, лежал в сыром подвале, связанный и избитый. Они буквально спасли меня, потому что от голода я не мог говорить. И в России еще полгода я провел в больнице…

— А, это туда я писала тебе! — догадалась я.

— Да, я получил все твои письма. — Он внимательно посмотрел на меня и спросил: — А ты знаешь, что я приезжал в Москву?

— Нет! — удивилась я. — А когда?

— У меня был отпуск — три дня в январе девяносто второго, — и я приехал.

— А я тогда у бабушки жила, моего отца как раз убили в то время, — пояснила я.

Пафнут замолчал, и мы какое-то время шли молча.

— А что было потом? — нарушила я тягостную тишину.

— Я отправился служить дальше. Понимаешь, надо было отомстить за моих ребят, к тому же за это хорошо платили. В общем, все это время я воевал.

— А почему ты перестал мне писать? — Я посмотрела на него в упор. Он не отвел глаз — и так мы стояли, молча глядя друг на друга.

— Я не мог. У тебя своя жизнь, у меня — война. Это несравнимо.

Мы еще помолчали.

— Кстати, а ты помнишь Ал-Фе? — спросил Пафнут.

— Аллу Федоровну, директора интерната? — улыбнулась я. — Конечно, я часто ходила к ней первое время. Она уже на пенсии. Это она дала тебе мои координаты?

— Да нет, — уклончиво ответил Пафнут, — я по твоим письмам узнал обратный адрес.

— Да, но бабушка никогда бы не дала тебе адрес этой квартиры — она тебя не знает! — насторожилась я.

— Ну проследить за Викторией для бывшего солдата не составляло труда, — усмехнулся Пафнут.

— А зачем ты меня искал? — Я еще раз внимательно посмотрела на Пафнута.

— Ты знаешь, как-то так оказалось, что у меня никого родней тебя нет. Мама погибла, ты помнишь, а отец прошлой зимой замерз, пьяный, на улице, ну туда ему и дорога… Я часто вспоминал тебя. Наши посиделки. Помнишь тот день, когда Ал-Фе отпустила тебя гулять?.. Я тебе нравился? — вдруг порывисто спросил он.

— Да, — осторожно ответила я. Честно говоря, сегодняшний Пафнут мало чем походил на первого хулигана интерната. Ушла из глаз насмешливость и подростковое желание во всем быть первым. Сейчас предо мной стоял воин — жесткий, настороженный и хладнокровный.

— А ты знаешь, кто убивал бомжей в парке интерната? — неожиданно задал он вопрос.

— Я догадалась, — спокойно сказала я.

— И не сказала ментам? — удивился Пафнут.

— Ты был один из нас, почти брат, как я могла тебя сдать, да меня удавили бы в первую же ночь где-нибудь в сортире…