Но я оставался в здравом уме и памяти.

В данный момент я сидел на открытой веранде, перетащив на нее из прихожей большое продавленное кресло, оставшееся от старого гарнитура. Курил, стряхивая пепел в большую медную пепельницу, и спокойно и методично обмозговывал ситуацию, закрутившуюся вокруг убийства Пахомова. Свет на веранде я зажигать не стал. Сидел, как бирюк, в полумраке — только из окон спальни лился желтоватый свет торшера. Там, на широкой супружеской кровати, лежала Катя и с удовольствием читала «Ретушера» — недавно вышедший, но уже изрядно нашумевший роман молодого московского писателя. Я и сам его пролистал на скорую руку, но мне он показался чересчур интеллигентным и запутанным. Я люблю книги попроще, в основном боевики и исключительно зарубежных авторов: реалии моей вначале советской, а теперь вот русской, или — как все почему-то выражаются — российской жизни и так до смерти мне надоели в повседневной текучке.

Кстати, а почему российской? Большую часть своей жизни, будучи обычным русаком с предками-крестьянами до седьмого колена, я просуществовал в качестве советского человека. Потом с ходу стал россиянином. А просто русским меня когда-нибудь назовут, а? Или как? Или в дальнейшем вообще превратят в какое-нибудь, мать их там всех наверху, русскоязычное население?!.

Ладушки. Хрен с ним.

Вообще-то, если говорить откровенно, зарубежные переводные романы в тонких бумажных обложках были для меня своего рода бегством от работы. В чем я даже самому себе признавался с неохотой. Я покосился в сторону освещенного окна и тяжело вздохнул. Сегодня Катя осталась ночевать дома, отказавшись, несмотря на мои настойчивые просьбы, снова, как и в прошлую ночь, уйти ночевать к Татьяне. В ответ на мои возражения — дескать, я наверняка буду всю ночь ворочаться и ей спать не дам — Катя твердо сказала, что все равно остается дома. А в крайнем случае примет какое-нибудь легкое снотворное. Короче, пришлось мне смириться. Я вообще частенько и вполне сознательно уступаю жене: она единственный в моей жизни человек, с которым я могу пойти на попятный. Даже когда уверен, что на все сто процентов прав. Хотя настроения мне это не улучшает, естественно.

Поэтому, чтобы не дай бог не возникло нового разговора, я перебрался на веранду, где теперь и сидел, накинув на плечи старую армейскую куртку. Сидел и думал.

Я абсолютно убежден, что человек — существо не особенно изобретательное. За долгие годы работы в розыске я понял: в этой жизни все рано или поздно возвращается на круги своя, пусть даже и на качественно новом уровне. То же самое относится и к преступлениям. Я давно заметил, как периодически, с небольшими изменениями, повторяются мотивы, ситуации, а порой и личности преступников. Не говоря уже об орудиях убийства — здесь моих клиентов воистину можно считать законченными консерваторами. Хотя встречаются и исключения.

То же самое (с небольшими допусками) можно было сказать и о вчерашнем убийстве егеря Пахомова.

По делам службы мне доводилось видеть трупы и похлеще того, что раскорякой плавал в воде ручья. Да, орудие убийства пока не найдено. С мотивами, прямо скажем, плоховато. Не говоря уж о преступнике — нет его пока что, душегуба, даже в виде подозреваемого. Только предположения, весьма и весьма расплывчатые.

Ну и что?

Все со временем появится: и подозреваемый, и орудие. Время убийства установлено, ребятки мои вкалывают как проклятые. Так что результаты не замедлят сказаться.

Но себя-то я не мог обманывать: дело предстояло тяжелое. Этот вшивый дворянин Бутурлин, возможно, прав, и егерское прошлое Пахомова вряд ли может быть мотивом в этом деле…

Бутурлин…

Какая-то странная коллекция. Вызывающее поведение. То, что он обнаружил тело убитого и сам сообщил об этом. Нет, что-то не складывалось. Конечно, Бутурлина стоило покопать поглубже, но я просто нутром чуял, что бывший директор детдома вряд ли причастен к этому убийству. По крайней мере, напрямую.

Что-то над этим убийством витало эдакое… Неуловимое и странное. Я даже засопел от чрезмерного усилия — так мне захотелось немедленно ухватить, понять эту неуловимость. А убийца? Если убийство преднамеренное, то как же он все точно рассчитал, сволочь!.. И место, и время. Собака след не берет, а ведь это надо знать, как сделать, чтобы собака не только не взяла след, но и боялась. Чего она боялась, кстати, а?.. К сожалению, собаку, даже умную, не допросишь в качестве свидетеля обвинения. Кто убил?.. Местный? Да тот же Бутурлин, если он действительно ядами занимался, вполне мог придумать подобный план убийства. Но выполнить? Тут нужен сообщник. Молодой, сильный… И зачем Бутурлину понадобилось убивать Пахомова? Ссора во время выпивки? Деньги? Чепуха. Пахомов, как я выяснил, был беден, словно церковная мышь. А бутурлинская коллекция, если ее продать, обеспечит владельца безбедным существованием до конца дней. И не только его, но и наследников. И наследников наследников. Кстати, надо будет ребяткам дать задание выяснить, сколько в действительности в долларах может стоить такое собрание холодного оружия.

Нет, Бутурлин — не вариант. Его присутствие в моей воображаемой схеме только еще сильнее запутывает ситуацию.

И я, все больше и больше мрачнея, раздумывал о своем положении. А оно было, прямо скажем, не из приятных: ни следов, ни свидетелей, ни мотива. Ни хрена, в общем, у меня не было. Я чуял, чуял, что это долбаное дело будет не сахар, но чтобы такое…

Я вытащил из пачки новую мальборину, аккуратно загасив в пепельнице догоревшую до фильтра предыдущую. Сигарета в пачке была последней. Это значило, что, вопреки всем своим стараниям курить поменьше, я сегодня приговорил целую пачку. Я вздохнул, повертел сигарету в пальцах и все же поднес к губам. Но прикурить не успел.

Потому что возле моих ног приглушенно, но от этого не менее требовательно заверещал звонок телефона, который я предусмотрительно перетащил на веранду, чтобы попусту не беспокоить Катю. Я взял трубку и раздраженно буркнул, заранее понимая: звонок в такое время — не к добру:

— Терехин слушает.

И тут же, услышав знакомый голос, чуть было не подпрыгнул в кресле:

— Михайлишин, ты?.. Что? Опять?!.

Я прекрасно видел: в нашем отделе внутренних дел царит смятение.

Оно не было явным — никто не кричал, не суетился, не носился чертом по коридорам, матерясь на все корки. Шла вроде как обычная, вернее, не совсем обычная рабочая ночь, когда одно чепэ следует за другим. Но по напряженным лицам Волкодавовых бойцов, по их негромким, быстрым и коротким разговорам я чувствовал, насколько второе убийство накалило обстановку. Казалось, даже стены здания издают напряженное гудение. Наша контора напоминала растревоженное гнездо шершней, а оперативники Волкодава — разъяренных обитателей, рыскающих по сторонам. Они пока что знали только одно: кто-то опять нарушил их покой. Но вот в кого дружно вцепиться — еще не знали и не видели.

В небольшом терехинском кабинете были настежь распахнуты оба окна второго этажа, выходящие на задний двор нашей конторы. И все равно в комнате слоями висел табачный дым — ночь выдалась совершенно безветренная. Ярко горела под потолком лампочка в стеклянном абажуре. В кабинете нас было четверо: сам Волкодав, его лучший сыскарь Саша Поливалов, который выезжал и на место первого убийства, я и Стася. Она сидела, спрятав руки между коленями, на стуле напротив Волкодава. А тот с угрюмым видом восседал в старом кресле с высокой деревянной спинкой за своим обшарпанным, видавшим виды письменным столом, который он категорически отказался поменять на современный офисный. На этом допотопном столе весьма странно смотрелись компьютер, факс, современный телефон «Панасоник» и портативная, но очень мощная рация.

Мы с Поливаловым забились по углам широкого кожаного дивана и молчали.

Все мы торчали здесь уже добрых минут тридцать — с тех самых пор, как приехали в отдел. А до этого много чего произошло.