Во время празднеств наибольшее впечатление на меня произвела не долгая церемония коронации в аббатстве, происходившая на следующий день, и не великолепный пир, на котором мы с Джоном сидели за первым столом — напротив королевского возвышения. И даже не то мгновение, когда Елизавету короновали и епископ обратился к многолюдному собранию с положенным по традиции вопросом: «Желаете ли вы, добрые жители Английского королевства, чтобы сия царственная особа, Елизавета Тюдор, стала вашей законной, Богом данной королевой?»

И в едином порыве все, как один человек, воскликнули: «Да, да!»

Нет, радостнее всего мне было сознавать силу простого народа (что еще раньше осознала сама Елизавета), станового хребта Англии, — а народ от души восторгался новой королевой. На коротком пути из Вестминстерского дворца до аббатства Елизавета, облаченная в парадные коронационные одеяния, под барабанную дробь и звон церковных колоколов ступала по ковровой дорожке из синего бархата. И я с благоговением смотрела, как толпа зрителей набросилась на этот ковер, разрывая его на мелкие кусочки, чтобы унести их домой, — каждому хотелось иметь что-нибудь на память о ней, о моей Елизавете, ныне коронованной королеве Англии.

В первое лето царствования Елизаветы ею овладело летнее безумие[76]. Гремела, отдаваясь у меня в ушах, веселая музыка, перед глазами кружились и подпрыгивали в танце пары, а я стояла, нахмурившись, в уголке парадного зала Гринвичского дворца.

Моя повелительница вскрикивала от удовольствия всякий раз, когда Роберт Дадли, ее Робин, подбрасывал ее в воздух и ловил на лету в бешеных фигурах вольты[77]. Барабаны задавали ритм, а тромбоны выводили мелодию — ее написал, как я помнила, много лет назад отец Елизаветы, сгоравший тогда от страсти к Анне Болейн. Но — увы! — я знала и слова этого напева, а они не сулили ничего хорошего (как вообще все в последние дни) для репутации королевы — она пренебрегла своими обязанностями и проводила большую часть времени в компании мужчины, которого придворные уже называли ее фаворитом.

Сейчас никто эту песню не пел, но слова звучали у меня в голове — что-то вроде нового сна о давно почившей Анне. Много лет назад я была свидетелем безумных выходок пылкой страсти, обуревавшей родителей Елизаветы; теперь, глядя на свою подопечную и на Роберта, я замечала то же кипение в крови. Никто не смел помешать им «развлекать» себя и «тешиться», хотя, как мне было точно известно, Елизавета, подобно своей матери, не спешила отдаваться мужчине, которого так горячо желала. Вот уж поистине — «кто запретить посмеет?» Ведь любой, кто высказывал неодобрение развлечениям ее величества и Роберта, — а они все время то катались верхом, то охотились, то пели, то танцевали, — тут же получал от королевы суровый выговор, а то и отправлялся в опалу. Король Генрих, будучи женат, возжелал вкусить запретный плод — Анну Болейн, а теперь их дочь возжелала женатого мужчину.

В переполненный шумный зал широкими шагами вошел Джон. Он приблизился ко мне и произнес громко, чтобы я смогла его расслышать:

— Когда я зашел в наши комнаты, там меня ожидал гонец от ее величества. Меня снова высылают, теперь уже другая королева из династии Тюдоров.

— Как? Куда?

— Да, слава Богу, всего лишь в Энфилд. Под предлогом оказания услуги ее драгоценному Робину — надо разместить в тамошних конюшнях еще сорок лошадей. Она же знает, что мы очень любим Энфилд, да это и недалеко отсюда. Ее величеству хочется убрать меня с дороги, как уже убрали Сесила, поскольку мы не одобряем ее манеры вести себя с Робертом, и я ей прямо сказал об этом.

— Этого не одобряет каждый, у кого есть голова на плечах. Даже когда я передала Елизавете, о чем поговаривают при европейских дворах — а там насмехаются над королевой Англии, которая собирается выйти замуж за своего конюшего, — даже тогда она не поняла, что находится на ложном пути. «Мы с Робином всего лишь добрые друзья, — говорила она. — У нас с ним столько общего, Кэт. Я же королева и имею право немного повеселиться после всего, что нам довелось пережить». Но когда ты возвратишься, любовь моя? — спросила я мужа.

— Королева сообщит мне об этом через своего гонца.

— Как она может отсылать тебя отсюда?! О чем она только думает? А ты уверен, что это не было шуткой или пустой угрозой?

— Вряд ли. Я проклинаю тот день, когда научил ее скакать верхом. Нынче утром королева Елизавета снова отправилась на конную прогулку с этим типом, без охраны, а значит без свидетелей. Я сказал ее величеству, что это рискованно, не менее рискованно, чем марать свою репутацию, проливая на Дадли щедроты без меры. Например, право беспошлинно вывозить шерсть. Вот ведь черт! Ради него она забывает не только о благопристойности, но и об английских законах!

— Чума на него! — вырвалось у меня, я даже не успела зажать рот рукой.

В последнее время Лондон охватила эпидемия оспы — ужасной болезни, которая уносила жизнь каждого четвертого заболевшего, а внешность остальных безжалостно уродовала. Оспа стала одной из причин, по которым королевский двор переехал подальше от Лондона.

— Нет, я не желаю никому заболеть оспой, даже Дадли, — пробормотала я, качая головой. — Однако что же нам-то делать?

— Тебе надо еще раз поговорить с Елизаветой. Я знаю, ты уже пробовала, но это слишком важно. А ты, как никто другой, всегда умела не только успокоить ее, но и укорить. Не сомневаюсь, что бедняга Сесил места себе не находит в Шотландии. Мне рассказывали, что он пытался уговорить Тайный совет назначить Дадли послом при каком-нибудь иностранном дворе, но «кто-то» вычеркнул имя Дадли из списка. А мне Сесил не раз говорил, что Роберту Дадли гораздо лучше будет в раю, нежели здесь.

— Бедняга Сесил, его так ловко отослали вести переговоры с шотландцами, а продлятся эти переговоры Бог знает сколько времени. Он, теперь ты, а потом и до меня очередь дойдет. Но ты прав, дорогой мой господин. Недостаточно только хмуриться да сетовать. Конечно, мне понадобится время, но я заставлю Елизавету образумиться. Клянусь райскими вратами, наша блистательная королева уже успела позабыть свои злоключения с Сеймуром!

Наши взгляды встретились. Джон снова заговорил:

— Свобода и власть, в которых ей так долго отказывали, опьянили ее. А тут еще эта болейновская кровь…

— Уж скорее тюдоровская — это Тюдорам всегда было свойственно желать того, что уже принадлежит другим. Когда что-либо останавливало отца Елизаветы, который имел множество любовниц и не обращал внимания, замужем они или нет? Этот мир несправедлив, ибо то, что позволено мужчине, для женщины запретно. И все же так заведено.

— Да кто из королев когда-нибудь правил самостоятельно? Елизавете необходим супруг, только не такой.

Джон повел меня вдоль стены к выходу, вывел в коридор. Там обнимались юные парочки, опираясь на панели или же друг на друга. Я начала было говорить Джону, что пренебрежение Елизаветы приличиями в последнее время сделалось совершенно нестерпимым, однако он лишь выругался себе под нос, притянул меня к себе и стал жадно целовать.