— Вы были сегодня там?

— Это был кошмар, — ответил Стивен, задыхаясь и не глядя на меня. — Топорная работа, слишком много ударов — то ли палач неумелый, то ли нарочно так подстроили, уж и не знаю. А я стоял и думал: «Кромвель в любом деле терпеть не мог неумелых людей».

Он выпрямился и вытер рукавом слезы и сопли.

— Кромвель просил… передать вам, что когда мы впервые встретились в Девоне… если бы он тогда знал, что ждет его впереди… полный крах и позорная смерть, — тут Стивен снова всхлипнул, — …что он все равно не повернул бы назад. Потому что оно того стоило.

— Конечно. Это очень на него похоже. Каждый из нас должен сам решать, ради чего стоит рисковать головой, — прошептала я, беспрестанно поворачивая на пальце перстень.

— Больше я ничего не припомню. Он сказал мне так много всего, а времени было очень мало, да и я… я страшно боялся, что меня оттуда не выпустят, но… им был нужен только он.

— Да, так оно и есть. Я слышала, его сын даже унаследует титул отца и станет бароном. Кромвель ведь породнился с Сеймурами.

Колени у меня дрожали, внутри все сжималось. Почти пятнадцать лет, что я знала Кромвеля, я ненавидела и боялась его, и все же теперь мне было жаль его и стоявшего передо мной человека. Мне снова захотелось бежать подальше от этого дворца и его хозяев — не от одного только отца моей маленькой подопечной, которого она обожала, но и от сэра Томаса Сеймура. Уже много лет мы не встречались, но я к этому вовсе и не стремилась.

— Ступай себе с Богом, Стивен, — крикнула я вслед верному слуге Кромвеля, когда он повернулся и зашагал прочь. Потом неслышно добавила: — Ступай с Богом, потому что здесь по-прежнему правят бал черти.

Но настроение у меня сразу улучшилось, когда я увидела, что ко мне спешит Джон, ведя в поводу пони Елизаветы, а сама она держится за уздечку.

— Есть добрые вести, есть и дурные, — сообщил мне Джон, указывая через плечо на человека, который спешил назад во дворец — должно быть, это он принес Джону какие-то новости.

Я прижала руки к груди.

— Нам можно ехать в Хэтфилд-хаус?

— Я сама все скажу моей Кэт, мастер Эшли, — заявила Елизавета. — Я со своей свитой отправляюсь в путь завтра, но мастер Эшли не поедет с нами, пока не вернутся из своего путешествия мой отец и новая королева — наверное, это будет осенью. Это потому, что шталмейстер пребывает с моим отцом, а мастер Эшли нужен здесь, чтобы присматривать за всем в его отсутствие.

Я кивнула и сморгнула слезы, вызванные не только разочарованием от того, что Джон вынужден будет задержаться тут надолго. И не только тем, что меня тронула истинно королевская манера ребенка сообщать услышанные новости. С жестокой ясностью я вдруг осознала, насколько осторожными придется быть нам с Джоном, чтобы никто — в том числе и моя маленькая госпожа — не застал нас в компрометирующей позе… то есть в ситуации. Возможно, теперь мне пригодится опыт, накопленный за долгие годы службы у Кромвеля, ибо один неосторожный намек на то, от чего меня особо предостерегал его величество, — и я могу потерять доверие и любовь Елизаветы. Если, конечно, Джон вообще еще когда-нибудь приедет к нам в Хэтфилд-хаус.

Я стояла в часовне, в задних рядах, и слушала, как произносят торжественные брачные клятвы король Генрих и его шестая жена Екатерина Парр, леди Латимер. Елизавета вытягивала шею, чтобы хорошенько все разглядеть, — она сидела рядом с сестрой на второй скамье, сразу за принцем Эдуардом и его дядей Эдуардом Сеймуром. Мне оставалось молить Бога о том, чтобы в юной головке моей девятилетней воспитанницы удержались наставления о необходимости вести себя спокойно и соблюдать правила хорошего тона — Елизавета иногда очень легко приходила в возбуждение.

Например, вчера мне пришлось гоняться за ней и маленьким Эдуардом Тюдором по запыленным потайным переходам, которые вели из апартаментов короля за пределы дворца. Каким-то образом дети ухитрились обнаружить потайную дверцу, выходящую на круглый парадный двор, и затеяли игру в салки на спрятанной в стену полутемной лестнице, вопя при этом не хуже баньши[52]. Слуги слышали их крики, но не могли их отыскать — мало кто знал секрет переходов. (Я и сама не знала бы его, если бы королева Анна много лет назад не рассказала мне о потайных лестницах и тесных переходах; после этого я не раз заглядывала за шпалеры, чтобы выяснить, где находятся потайные дверцы и как они выглядят.)

Благодаря этому я и сообразила, как двое не по летам развитых детишек сумели улизнуть от своей немногочисленной свиты. Высоко подняв зажженный фонарь и стараясь не запутаться в юбках, я, задыхаясь, поднялась на два этажа по винтовой лестнице до самой королевской опочивальни — слава Богу, хозяина там не было, — где и обнаружила обоих сорванцов. Они носились по комнате как угорелые — вспотевшие, чумазые и счастливые, какими могут быть только дети.

А сегодня Елизавета была сама не своя от радости: она ведь находилась рядом с отцом, впервые присутствовала на его свадьбе, а новая мачеха обращалась с ней очень ласково. Кроме того, Елизавета была в восторге от возможности пообщаться с Марией, которой теперь было уже двадцать семь лет, и пятилетним Эдуардом, хотя после смерти королевы Джейн всем трем разрешалось время от времени навещать отца. Мария всегда преувеличенно хлопотала вокруг Елизаветы, и та до сих пор не догадывалась, что старшая сестра испытывает к ней глубокую неприязнь. Несмотря на всю мою любовь и на то, что вокруг Елизаветы в Хэтфилд-хаусе удалось собрать тесный круг преданных слуг, моей царственной подопечной очень не хватало любви и ласки со стороны кровных родственников, и она изо всех сил старалась вести себя так, чтобы они были ею довольны.

— Клянусь угождать супругу моему на ложе и за столом, — произносила невеста слова обета. Голос ее слегка дрожал. — В болезни и здравии любить и холить его, повиноваться ему, пока смерть не разлучит нас…

Минувшие три года были нелегкими. Предыдущая молодая жена короля, «воплощенная добродетель», как выяснилось, лгала ему, скрывая свое небезупречное прошлое. Что еще хуже — при посредничестве Джейн Рочфорд, вдовы Джорджа Болейна (той самой, которая первой встретила меня, когда я явилась ко двору), она завела себе любовника за спиной опьяненного любовью муженька. Подобно кузине Анне, Екатерина Говард сложила голову на тауэрском эшафоте вскоре после того, как были повешены, колесованы и четвертованы ее любовники — на сей раз настоящие, в отличие от тех, что приписывали Анне. Я не была лично знакома с пятой королевой и не присутствовала при ее казни, однако все эти события заставили меня вспомнить об ужасной смерти, постигшей мать Елизаветы.

Как я благодарила Бога за то, что нам с моей маленькой подопечной не приходилось жить в ту пору при дворе, потому что, по правде говоря, суд и казнь Екатерины Говард по обвинению в прелюбодеянии слишком живо напоминали и о гибели матери Елизаветы, и о том, что я по-прежнему не могла не восхищаться Анной Болейн. Ах, как я, бывало, любовалась ее манерой держаться в присутствии мужчин, ее умом и особенно пылкой любовью к дочери. Моя любушка осиротела в нежном возрасте, и я вполне понимала, что она тоскует по матери и страстно желает как можно больше узнать о ней.

— А ты хорошо знала мою матушку? — спросила Елизавета недавно.

— Она была добра ко мне, и я, случалось, оказывала ей услуги. Она была красивой и образованной, и вы станете такой же, если будете усердно учиться. А теперь прочитайте мне этот отрывок еще раз, — сказала я и показала пальцем на страницу, — потому что некоторые слова вам еще нужно научиться произносить правильно: План-та-ге-нет, теперь понятно?

— Но если она была такая красивая и образованная, то почему же отец прогнал ее, а после она умерла?