В Хайгейте, всего в пяти милях от дворца Уайтхолл, Елизавета слегла и целую неделю не могла подняться с постели. Я не на шутку встревожилась за ее жизнь, несмотря на то, что за ней ухаживали сразу три королевских лекаря. 22 февраля мы продолжили свой путь. Хотя нам и велели не открывать занавеску в носилках, в которых ехали мы обе, Елизавета отдернула ее, и все лондонцы могли видеть ее побелевшее, словно неживое, лицо с ввалившимися глазами. Даже больная и глубоко несчастная, Елизавета Тюдор не забывала использовать патетику на благо своего дела. Лондонцы громко благословляли ее, а кое-кто ругал королеву. Услышав это, я резко задернула занавеску, опасаясь, как бы такое проявление чувств не навлекло на нас мщения королевы.

Когда мы приблизились к дворцу, принцесса, кажется, немного приободрилась.

— Хорошо уже то, — прошептала она, откинувшись на подушки, — что это не Тауэр, и мы вместе, все трое.

Я чуть было не сказала: «Это историческая фраза», — но вместо этого лишь кивнула, сдерживая непрошеные слезы.

Елизавету сразу же препоручили заботам «преданных фрейлин» королевы — так мне сказали, во всяком случае.

— Нет, мистрис Эшли останется со мной, — заявила Елизавета. — Я не могу обойтись без ее услуг!

Ее просьбу не удовлетворили, и я была до глубины души тронута тем, как принцесса вцепилась в мою руку. Стражники растащили нас. Я попыталась оттолкнуть одного из них и обнять Елизавету, но меня увели прочь. Как я жалела, что с нами нет Джона, который помог бы справиться со стражниками — его послали отвести лошадей на конюшню, а уже после этого он должен был присоединиться к нам. Но теперь я и в это не верила: королева приготовила не один капкан.

— Все будет хорошо, ваше высочество! — прокричала я, когда голос Елизаветы стал отдаляться. — Все будет хорошо, ведь вы нисколько не повинны в тех ужасных преступлениях, которые приписывает вам клевета. Вы верны королеве!

Меня отвели в маленькую, но со вкусом обставленную гостиную — я помнила, что она вплотную примыкает к личным покоям королевы. Дверь за мной не просто закрыли — в замке громко повернулся ключ.

Я расхаживала по комнате и молилась. «Господи Боже, неужели меня снова бросят в тюрьму и станут подвергать допросам? Господи, только бы не в Тауэр, пожалуйста! Не надо никого из нас в Тауэр! И еще… Пожалуйста, сделай так, чтобы они не разлучали нас с Джоном».

Уж не помню, сколько времени прошло, пока я ждала, когда кто-нибудь придет за мной. В конце концов я взяла кувшин с питьевой водой, умылась с дороги, вымыла руки, а потом присела над ним, использовав вместо ночного горшка, потому что не могла дольше удерживать в себе скопившуюся жидкость. Про меня что, забыли? А что происходит сейчас с моей принцессой и с Джоном?

Дневной свет понемногу стал меркнуть. В этой комнате я не обнаружила ни свечей, ни лампы. Живот у меня сводило от голода и страха. Единственное в этой комнате окно стало заносить мокрым снегом. Они что же, собираются держать меня здесь до тех пор, пока я не сломаюсь и не стану отчаянно звать на помощь? Или все просто забыли обо мне, увлеченные попытками сломить Елизавету? А Джон? Не заперли ли его где-нибудь поблизости, как в те жуткие дни, проведенные нами в Тауэре?

Наконец из коридора донеслись до меня чьи-то голоса! Я уже хотела закричать, но тут услышала приближающиеся шаги. Потом раздался чей-то тихий властный голос. Нет, это был не мужчина. Я узнала этот голос.

Снова щелкнул ключ в замке, повернулась ручка двери. На пороге стояла королева Мария с нахмуренными бровями.

Когда она вошла в комнату, я присела в реверансе. Королева, не тратя времени попусту, сказала:

— Вы ослушались меня, не уберегли свою подопечную от ненужных поступков, от проявлений непокорства! И пропустили мимо ушей мой приказ посещать святую мессу — а значит, не отказались от ереси.

Среди нас были соглядатаи! Я не сомневалась в том, что Мария держала соглядатаев в окружении Елизаветы. Наверное, это справедливое воздаяние мне за то, что когда-то я сама шпионила для Кромвеля.

— Я… Ваше величество, принцесса ни в чем не повинна, так же как и я.

— Принесите книги, — крикнула королева, обернувшись через плечо.

Вошел страж со стопкой книг, которые хранились у нас с Джоном, о новом вероучении — мы читали и обсуждали их между собой, вместе с Елизаветой. Из этого я заключила, что даже если нас признают непричастными к восстанию Уайетта, все равно нам угрожает смертельная опасность — как еретикам.

— Не позорьте себя ложью, отрицая, что это ваши книги, Кэт Эшли, — на некоторых из них надписано ваше имя и сделаны пометки вашей рукой, на других есть имя господина вашего Джона. Мы не эти книги искали в его комнатах близ Черинг-Кросса и в покоях вашей госпожи в Сомерсет-хаусе. Мы искали письма Томаса Уайетта, который пытался свергнуть меня с законно принадлежащего мне трона, и принцессы-протестантки, которая, несомненно, помогала ему и поощряла его. И, однако же, — добавила она, подчеркивая каждое слово, — мы обнаружили эти книги. Вы ослушались свою королеву, которая делала вам только добро!

— Ваше величество, вы лучше чем кто бы ни было понимаете, как важно сохранить верность своим убеждениям. Я чтила вас за силу духа, которую вы проявляли в самые тяжелые дни своей жизни. Я поддерживала вас и тоже делала добрые дела…

— За которые вас вознаградили милостью — воссоединением со своей госпожой. И все же теперь вы поддерживаете не меня, а ее.

— Ваше величество, я искренне верю, что можно хранить верность вам как королеве и все же исповедовать иную веру, и…

— Ни слова больше, ибо вы только роете себе яму! — закричала Мария. У нее на губах выступила пена. — Вы храните верность моей своенравной и упрямой сестрице, как раньше ее матери — подобно всем Томасам Уайеттам Англии. Не отрицайте этого! Но теперь я предлагаю вам выбор — по сути, делаю вам подарок. Елизавету, как только ее перестанет тошнить, отправят на допросы в Тауэр…

— Нет, только не туда! Умоляю вас, она же не вынесет…

— Вынесет и, кстати говоря, пробудет там довольно долго, как когда-то ее мать, эта шлюха Болейн! Хотите отправиться туда с ней? — насмешливо спросила Мария; ее голос источал яд, лицо исказила уродливая гримаса.

Я понимала, что надо унижаться, даже пресмыкаться, как пять лет назад перед герцогиней Сомерсет, но вместо этого лишь расправила плечи.

— Отправиться с ней? Да, конечно.

— Ха, я так и знала! Вы готовы последовать за Елизаветой даже в Тауэр, который вы должны всей душой ненавидеть. Вы бы за ней и в самое пекло отправились, разве не так? Может быть, и придется!

По мановению ее руки человек с книгами удалился, но другие стражи по-прежнему маячили в дверях. Я вспомнила передававшиеся шепотом слухи: советники Марии настаивали, чтобы еретиков сжигали на костре. Сесил еще раньше писал нам, что королева начинает рассматривать публичные аутодафе как единственный способ сохранить свою страну в лоне католической церкви. У меня чуть не подкосились колени, когда она сказала:

— Один из вас — либо вы, либо ваш супруг Джон — будет помещен не в Тауэр, а в тюрьму Флит. Другой же отправится в изгнание. Выбор принадлежит вам одной, Кэт Эшли.

Флит! То была поистине жуткая старая каменная тюрьма, окруженная рвом. Находилась она здесь же, в Лондоне. В ней содержались заключенные, арестованные по личному приказу монарха, а также должники и преступники, осужденные королевским судом. Помещали туда и второстепенных политических преступников, к каковым, вероятно, относилась теперь и я. Времена настали суровые, и нам не приходилось ждать ничего хорошего. Но почему Мария решила предоставить мне выбор? Впрочем, я ясно понимала, что незачем и пытаться добиться свободы для себя: на висках королевы вздулись жилы, руки ее сжались в кулаки.