— Вы же знаете своего родителя, любушка. Он… они спорили по некоторым вопросам, а с королем нельзя спорить.

— Но ведь она была королевой, значит, второй после короля. Я слышала, что он приказал отрубить ей голову, точно так же, как Екатерине Говард!

— Кто вам такое рассказал? С подобными вопросами вам следует обращаться только ко мне!

— Да ведь я так и поступаю, Кэт!

Мы не раз ходили вокруг да около. Я старалась заранее продумывать, что скажу своей подопечной, но все равно разговоры о матери сбивались с намеченного мною пути. Я мучительно старалась придумать, как лучше сформулировать свои ответы. Нужно ли рассказать Елизавете о том, что произошло на самом деле — разумеется, никого при этом не обвиняя? Мне самой не давали покоя тяжелые детские воспоминания: моя молодая матушка трагически погибла, возможно, была убита, как я подозревала. Я хорошо понимала, что такое мачеха, единокровные братья и сестры, равнодушный отец.

Мне приходилось быть особенно осмотрительной, потому что вину за гибель Анны я возлагала на короля, хотя она тоже совершала всякие глупости. Но такие обвинения, как прелюбодеяние, кровосмесительство — даже колдовство?.. Я полагала, что как бы ни была Елизавета развита и сообразительна, ей рано еще рассказывать о таких вещах. Поэтому я старалась больше говорить с ней о том времени, когда ее мать была счастлива, о том, как твердо она поддерживала новую веру, как отец и мать любили друг друга, когда они поженились и родилась Елизавета. С каждым разом я все ближе подходила к правде, к тому, чтобы передать ей перстень Анны, но с этим пока не спешила.

— Ваше величество, благоволите повторять за мной… — Голос епископа Гардинера вывел меня из мучительных раздумий, и я вспомнила, что на моих глазах происходило радостное событие. — Сим кольцом тебя обручаю, телом своим тебя почитаю, всеми своими богатствами мирскими тебя наделяю…

Король монотонно бубнил вслед за епископом. Джон Эшли уже почти два года жил с нами в Хэтфилд-хаусе, и мы были безумно влюблены друг в друга. Штат свиты увеличился — в самом Хэтфилд-хаусе, поблизости от него, а также в других сельских усадьбах, где мы иногда бывали, теперь служило уже около ста двадцати человек, — и нам было совсем не легко уединяться, хотя иногда это все же удавалось. Такие ухаживания были опасными, но очень приятными, несмотря на то что нас могли поймать, наказать, а то и прогнать со службы. Но как же нам было необходимо собственное ложе, супружеское, так что…

Король расцеловал свою зардевшуюся молодую жену — звучно, крепко. Они развернулись и пошли к выходу из часовни; король сиял, новобрачная выглядела потрясенной и даже встревоженной — чему здесь удивляться?

Мне рассказывали, что эта дважды овдовевшая наследница немалых состояний охотно соглашалась быть возлюбленной короля, что резко отличалось от манеры, в которой вели свои игры Анна, Джейн и Екатерина. Связывать себя узами брака с Генрихом Тюдором было опасно, и Екатерине Парр хватало ума, чтобы это понимать. При дворе ходил один стишок, и я надеялась, что его не услышит Елизавета:

Но теперь их было уже шесть, и кто знает, какая судьба ждала эту красавицу?

Поговаривали, что король женился на Екатерине Парр отчасти из-за того, что уже нуждался в сиделке, но говорили и о том, что он собирается внести поправки в закон о престолонаследии, чтобы включить туда всех детей, которые могут родиться от этого брака. Каким он был оптимистом в свои-то годы, а ведь его возлюбленная — теперь уже королева — ни разу не зачала ребенка в двух предыдущих браках. Но вот если бы оказалось правдой то, что после Эдуарда и любых других будущих отпрысков его величество мог восстановить в правах наследования престола Марию и Елизавету! Я каждый день молилась о том, чтобы среди густой паутины придворных сплетен хотя бы этот слух, один-единственный, оказался верным.

Мы последовали за королем и королевой в тронный зал на брачный пир. Я всматривалась в Екатерину Парр. В свои тридцать с небольшим она выглядела молодо и очень привлекательно. У нее были рыжеватые волосы и теплые светло-карие глаза. Нельзя было назвать ее ослепительной красавицей, однако она, казалось, светилась изнутри, излучая доброту, которая привлекала к ней детей короля, лишившихся материнской заботы и ласки. Но я разглядывала Екатерину Парр особенно пристально, потому что (как всем было известно) у нее был бурный роман с сэром Томасом Сеймуром, прежде чем она привлекла к себе взоры короля.

Дважды выходившая замуж и дважды овдовевшая состоятельная дама была в восторге, когда за ней стал ухаживать красивый повеса, — да, вынуждена признать, что таким Том и остался, я ведь наблюдала за ним издалека. Рассказывали, что пять лет назад он отклонил предложение герцога Норфолка, который хотел выдать за него свою единственную дочь, вдовствующую герцогиню Ричмондскую. Это была бы отличная партия, но Том метил выше. Насколько выше? Этого я не знала. Однако он принадлежал теперь к одной из первейших фамилий Англии, гордо носил титул барона Сьюдли и чин адмирала, владел обширными поместьями — так что ему проку в богатой вдовушке?

Как бы там ни было, стоило королю Генриху обратить внимание на вдову Парр, как она безропотно приняла его ухаживания, а Том быстренько отправился за границу — в дополнение к адмиральским обязанностям его назначили послом в Бельгии. Как по мне, он мог бы вечно оставаться там, жадный до власти, пустой человек, негодяй. Не сомневаюсь, что у Тома в каждом порту было по любовнице, а на всем его пути, как в Англии, так и за границей, осталось великое множество сломленных, тоскующих женщин, да только среди них не было меня.

В начале той осени, когда королевская чета возвратились из свадебного путешествия, мы собрались все вместе в загородном дворце Эшридж в Хартфордшире. Король и королева, казалось, были очень привязаны друг к другу, а ее величество оказалась еще и любящей мачехой. Елизавета ее просто обожала. Меня, правда, волновало то, что девочку стал иногда раздражать отец. И я знала, в чем причина. Всего за неделю до того, как нас сюда призвали, Елизавета так настойчиво расспрашивала о матери, что я повела ее на прогулку — правда, в отдалении нас сопровождали два телохранителя — по парку Хэтфилд-хауса, по тенистым аллеям, вдоль которых выстроились огромные дубы, березы и платаны.

— Так ты говоришь, что матушка всегда посылала мне наряды? — спрашивала Елизавета.

Вечные расспросы о матери. Перейти к сути дела было так легко, что я наконец решилась.

— Да, и кое-что я сохранила для вас. Быть может, когда-нибудь они пригодятся вашему ребенку.

— Ах нет, я никогда не выйду замуж, особенно за короля, который может лишить меня не только девственности, но и головы.

— Я снова спрашиваю вас, миледи, кто сказал вам об этом? У вас острый слух, а язычок еще острее. Подумать только, «лишить девственности»! Вы понятия не имеете, о чем говорите, да и слишком молоды, чтобы обсуждать подобные вещи, — возмутилась я, когда мы сели рядышком на деревянную скамью, стоявшую под раскидистым могучим дубом.

Время от времени на нас падали желуди. Девочка подбирала их и отбрасывала.

— Если бы только у меня было хоть что-то на память о маме, — пробормотала Елизавета. — Но не старые детские платьица. Сестра говорит, что у нее остались от матери золотой крестик и цепочка. Я знаю, она винит мою матушку в том, что случилось с ее мамой, однако на самом деле винить нужно короля — но я ей этого не сказала, Кэт, не надо меня ругать.