Люция и фотограф мгновенно спелись. На следующий же день после знакомства она убедила его переехать к ней в роскошный номер люкс, снятый для нее фирмой. Ей отчаянно не хватало компании. Это был своего рода маленький медовый месяц, без всякой регистрации, разумеется. Восемнадцатилетняя словацкая модель и фотограф чуть постарше превратили номер люкс в разгромленный сексодром, выходя оттуда в перерывах между съемками и совокуплениями только для того, чтобы пополнить запасы кокаина и презервативов. Проведя множество одиноких ночей в разъездах, скучая по семье и ферме, Люция наверняка обрадовалась бы любым отношениям, а фотограф был счастлив, что получил… в общем, сами знаете что.
Его небольшие каникулы растянулись на неопределенный период, а работы в Париже временно не было. Настала пора им разъехаться. Он улетел в Нью-Йорк, но взял с нее обещание, что она приедет сюда через месяц. К нему. Судя по тому, что я слышала о нем, он не отличался сентиментальностью, но, возможно, у него все-таки осталось сердце, потому что он действительно искренне хотел увидеть Люцию в Штатах. Не без помощи обширных связей ей удалось получить визу, после чего Люция немедля рванула в Соединенные Штаты навстречу своей судьбе.
В Нью-Йорке она встречалась со многими представителями индустрии моды и в конце концов выбрала контракт с нашим агентством, готовая оставить свой след и здесь. Поначалу ей сопутствовал успех. Отголоски европейской известности сработали и в Нью-Йорке: участие в разных показах, фото на развороте в каком-нибудь журнале, но ни одного большого коммерческого контракта, который бы обеспечил ей будущее. Престиж не всегда пропорционален наличности, в чем все мы, модели, рано или поздно убеждаемся. Люция переехала к своему фотографу, обитавшему во вполне приличной двухкомнатной квартирке в Бруклине, и сопровождала его на всевозможных мероприятиях. Все шло хорошо. Она по-прежнему скучала по Словакии, высылала деньги семье, и жизнь была прекрасна.
А потом контракты стали предлагать все реже и реже. Она приближалась к роковой черте в двадцать один год, когда большинство моделей вступают в другой период своей жизни, женский. Вообще, совершеннолетие для модели — как смертный приговор: на каждом кастинге ты видишь тех, кто постарше, чей срок годности отпечатан в уголках глаз, легких морщинках на лбу, слегка расплывшихся телах, возможно, готовящихся к материнству. А в индустрии моды так заведено — выбрасывать вещь с истекшим сроком хранения, для них это все равно что очистить холодильник от остатков, которые, вероятно, все еще пригодны для употребления. Просто никто не хочет рисковать. Да и зачем? Легче отправиться в ближайший магазин и купить свежие продукты.
Люция начала все больше времени проводить дома, в размышлениях — правда, о чем, я точно не знаю. Фотограф заставлял ее чаще ходить на кастинги, надеясь, что для нее не все потеряно. Но в конце концов он стал отстраняться. А потом у него появилась привычка исчезать по вечерам, не давая почти никаких объяснений, иногда только бурчал про какой-то «проект» с редактором или дизайнером и испарялся.
Однажды, вертя в руках его мобильник, Люция обнаружила, что имя этому «проекту» Женева. Люция провела элементарную детективную работу и выяснила, что Женева не имеет отношения ни к строгой горной стране Швейцарии, ни к какому-либо соглашению, а является не кем иным, как восемнадцатилетней моделью из конкурирующего агентства. Но Люция, не отличавшаяся взрывным темпераментом, до поры до времени решила помалкивать. Она просто надеялась, что увлечение Женевой скоро пройдет. Не прошло. Фотограф в один прекрасный день заявил, что, возможно, — вот именно, возможно, — они с Люцией слишком много времени проводят вместе и его это сильно отвлекает от работы. Что, возможно, ей следует найти собственное жилье. Потом «найти собственное жилье» переросло в «сделать паузу», после чего «сделать паузу» превратилось в «давай встречаться с другими людьми». Люция была поражена в самое сердце. Ей не хотелось встречаться с другими людьми, но фотограф ее уговорил. Она даже вовремя не подстраховалась с финансами, и теперь, когда работы становилось все меньше, а морщин на ее пока молодом лице становилось все больше, денег у нее почти не осталось.
Нужно отдать должное фотографу — он не был тупым или абсолютно бессердечным. Он знал, что агентство держит для иногородних девушек квартиру. Это позволило ему спустить курок чуть раньше, чем ожидала Люция, — вероятно, Женева уже скулила за дверью с вещами в руках, ожидая, когда можно будет въехать в квартиру фотографа.
Вот так и получилось, что Люция с глазами, полными слез, тоскуя по далекой-далекой Словакии и любимому дому, нажала на кнопку звонка нашей двери, не дав тем самым сорваться признанию с моих губ.
К концу ее горестного повествования глаза у нас были на мокром месте, даже у Светланы, и Кайли потянулась за последней салфеткой, чтобы утереть слезы.
— Все мужчины ублюдки, — сказала она, и мы дружно закивали.
Своим заявлением она выразила самую суть.
Исландка в порыве чувств кинулась к компьютеру и отослала письмо своей семье, где рассказала, как сильно по всем соскучилась. Мы молча выпили по две порции водки. Люция к этому времени почти совсем успокоилась. Я постаралась найти для нее хоть какие-то слова утешения.
— Ну, здесь у нас, конечно, не пятизвездочный отель, но жить можно. И мы никогда не бросим в беде, — сказала я, не упомянув о висящем над нами дамокловом мече увольнения.
Люция обвела взглядом унылую обстановку, но ее больше интересовали новые сожительницы — проведя последние пару лет в компании фотографа и пережив его холодность, она действительно обрадовалась, оказавшись среди людей, которые не только ее понимают, но и поддерживают. Обрадовалась, насколько это было возможно.
Вечером мы с Люцией остались вдвоем, остальные девушки разошлись по своим делам. Светлана бросила вызов непогоде и отправилась на свидание с каким-то рекламным агентом в танцевальный клуб, где, наверное, народу было не слишком густо из-за метели. Исландке предстояла встреча со своим земляком, владельцем «форда». Даже Кайли исчезла — возможно, у нее снова вспыхнул роман с женатиком.
Разговор с Люцией, вероятно, впервые позволил мне трезво взглянуть на вещи — передо мной сидела девушка, добившаяся гораздо большего, чем любая из нас. Она была на вершине славы, расхаживая по подиумам Милана, Парижа и Нью- Йорка (правда, много заработать ей не удалось, зато она участвовала в показах, о которых можно было только мечтать), а теперь сидела на продавленном грязном диване в общаге для моделей, рыдая над своим разбитым сердцем. Трудно, наверное, в двадцать один оказаться почти списанной в тираж. Вся ее история, как я тогда думала, была невероятно жестокой. Даже если вдруг удача тебе улыбнется, гарантий абсолютного успеха это не дает. Оглянуться не успеешь, как превратишься во вчерашнюю новость, использованный товар. Но что еще оставалось делать? Нам приходилось следовать за мечтой, иначе нельзя было ее добиться. Ни одна модель еще не стала звездой мирового масштаба, оставаясь при этом банковской служащей в Дейтоне, штат Огайо. Нужно всецело отдаваться своему делу. Так я говорила себе.
Мои мысли неизбежно переключились на Робера и те гигантские возможности, которые могли бы открыться передо мной благодаря нашим отношениям. Фотограф Люции явно был еще тем бабником, любителем моделей, нашедшим замену Люции спустя каких-то два года совместной жизни. Но Робер был не такой, я точно знала. Это сразу чувствовалось по его поведению. Теперь, когда Светлана благополучно убралась из общаги, я принесла цветы из кухни и впервые как следует их разглядела. Мне показалось, что они могут приободрить Люцию, но главное — мне просто хотелось полюбоваться ими без пристального надзора русской.
Красивый, элегантно составленный букет. Аромат цветов послужил приятным дополнением к странному запашку, до сих пор витавшему в гостиной. В нашу квартирку словно ворвался сноп радости прямо из заснеженного мира за окном. Я опасалась, что Люция не слишком обрадуется (цветы могли напомнить ей о потерянной любви), но мне очень хотелось рассмотреть их, потрогать, подумать о том, что они олицетворяют для меня в отношениях с Робером.
