Не прикоснувшись к ней, Клэй выбежал из дома, чтобы позвать повитуху, которая жила на плантации, и через несколько минут вместе с ней вернулся в дом. Бьянка лежала в том же положении, в каком он ее оставил. Он зажег фонарь, и повитуха склонилась над Бьянкой.

Проведя руками по неподвижному телу роженицы, она поднесла их к свету. Руки были в крови.

— Не могли бы вы отнести ее наверх?

Поставив на пол фонарь, Клэй поднял Бьянку. Пока он тащил ее вверх по лестнице, у него от напряжения жилы вздулись на шее. В спальне он осторожно уложил ее на кровать.

— Позовите Мэгги, — попросила повитуха. — Мне нужна помощь.

Пока Мэгги и повитуха возились с Бьянкой, Клэй сидел в библиотеке и пил.

— Она потеряла ребенка, — сказала Мэгги, тихо открыв дверь.

Клэй удивленно взглянул на нее. Потом усмехнулся:

— Потеряла ребенка?

Мэгги не понравилось выражение его глаз.

— Перестал бы ты пить, Клэй.

Он налил еще стакан бурбона.

— Разве ты не должна утешать меня? Говорить, что у меня будут другие дети?

— Детей не будет, — сказала повитуха с порога. — Она женщина грузная и при падении с лестницы сильно ударилась, повредив внутренние органы, особенно женские. Не знаю, выживет ли она.

Клэй допил бурбон и вновь наполнил стакан.

— Выживет, я в этом уверен. Такие, как Бьянка, так просто не умирают.

— Клэйтон! — возмутилась Мэгги. — Ты говоришь жестокие вещи. — Подойдя к нему, она накрыла его руку своей. — Прошу тебя, перестань пить. Ведь не сможешь завтра работать.

— Работать, — усмехнулся Клэй. — Зачем? Ради моей драгоценной жены? Или сына, которого она только что потеряла? — Он выпил еще и расхохотался.

— Клэй, — укоризненно произнесла Мэгги.

— Убирайтесь отсюда! Дайте мне побыть одному!

Женщины вышли из комнаты.

Когда взошло солнце, Клэй все еще пил, напрасно ожидая забвения, которое обычно приносил алкоголь.

В полях наемные работники начали свой трудовой день. Они не привыкли к отсутствию Клэя, который обычно наблюдал за работой, и к полудню замедлили темп. Хорошо, когда хозяин не стоит над душой. На четвертый день, когда Клэй так и не появился в полях, некоторые работники вообще остались дома.

Год спустя, в августе 1796 года, Николь стояла на вершине холма и смотрела вниз на свои земельные угодья. Положив руки на поясницу, она помассировала уставшие мускулы. Жаркое августовское солнце освещало высокие табачные растения. Скоро начнут раскрываться коробочки хлопка. Почти созрела золотая пшеница, по которой мягкими волнами пробегал ветерок. Издали доносился равномерный звук мельничных жерновов. Что-то крикнул один из близнецов, и Николь улыбнулась, услышав, как Джейни отчитала озорника.

Прошло более года с тех пор, как был расторгнут ее брак. Она сознавала, что начала новый отсчет времени с того момента, как побывала в кабинете судьи. С того судьбоносного дня она с головой ушла в работу. Поднималась до рассвета и занималась мельницей или осматривала засеянные или готовые к уборке урожая поля. Первое время она сама возила свою продукцию на рынок. Мужчины посмеивались, надеясь скупить у нее товар по низкой цене. Но Николь не позволяла себя обманывать. Она умела торговаться. Уезжая с рынка, улыбалась, а покупатели-мужчины хмурились, покачивая головами. Возвращаясь вместе с ней, Уэсли хохотал.

В этом году Николь расширила площадь своих земельных угодий. А вырученные от продажи прошлогоднего урожая деньги потратила на приобретение новых участков земли. Теперь она владела ста двадцатью пятью акрами на высоком берегу реки. Там был хороший дренаж и плодородная почва. У нее не было проблем с эрозией почвы, и Айзек в зимние месяцы строил каменные заграждения. Тем самым они еще и новые участки земли расчищали. Это была тяжелая, изнурительная работа, но они ее сделали и ранней весной высадили здесь рассаду табака, а потом засеяли другие поля. Возле дома был огород, они также держали дойную корову и кур.

Сам дом не изменился. Каждый грош шел на улучшение земли. Адель и Жерар занимали одну половину чердака, Джейни и Николь — другую. Близнецы спали на тюфяках внизу. Тесновато, конечно, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Джейни и Жерар почти не разговаривали, стараясь не замечать друг друга. Адель по-прежнему жила, грезя о дореволюционной Франции. Николь удалось убедить мать в том, что близнецы ее внуки и что Адель должна позаботиться об их образовании. Адель оказалась отличной наставницей. Она оживляла уроки потрясающими историями о своей жизни при дворе. Рассказывала о своем детстве, о некоторых причудах короля и королевы Франции — в основном о тех, которые могли показаться забавными детям. Однажды Адель рассказала им о том, как королева приказала каждый день приносить ее одежду в плетеных корзинах, подбитых новой зеленой тафтой. Тафта никогда не использовалась повторно. Ее отдавали слугам. И вот близнецы нарядились в костюмы из зеленых листьев и стали изображать слуг Адель. Она была в восторге.

Но иногда какой-нибудь пустяк нарушал хрупкое душевное равновесие Адель. Как-то Мэнди повязала себе на шею красную ленточку. Это напомнило Адель о казнях друзей, и она долго кричала. Близнецов больше не пугали крики Адель. Они просто пожимали плечами и уходили прочь или звали Николь. Через несколько дней Адель успокаивалась, возвратившись в мир грез. Она так и не осознала, что находится в Америке, далеко от Франции. Она признавала только Николь и близнецов, терпела присутствие Джейни, а на Жерара глядела так, словно его вовсе не было. К ней не допускали незнакомых людей, они ее пугали.

Судя по всему, Жерар был доволен тем, что жена понятия не имеет о том, кто он такой. Как только она увидела Николь, она, казалось, навсегда позабыла о своем пребывании в тюрьме и жизни в доме родителей Жерара. С Николь она говорила о своем муже и ее отце так, словно они были живы.

Жерар сторонился людей, проживавших в доме Николь. Его вполне устраивала роль стороннего наблюдателя. Он очень изменился с тех пор, как Николь дала ему пощечину. Где-то пропадал на несколько дней, возвращался среди ночи, никому ничего не объясняя. Находясь дома, он чаще всего сидел у огня, наблюдая за Николь, что приводило ее в замешательство. Она то спускала петлю в вязании, то укалывала палец иглой. Он больше не заводил речь о женитьбе на Николь, только пристально смотрел на нее. Это действовало ей на нервы. Хотелось к чему-нибудь придраться и задать ему хорошую головомойку.

Что бы ни говорили о Жераре, но на мельнице он пользовался авторитетом. Его изысканные манеры, целование ручек и сильный акцент способствовали привлечению клиентов не меньше, чем низкие цены, назначенные Николь. Мужчины, привозя на мельницу зерно, часто брали с собой дочерей. Жерар обращался с ними как с французскими аристократками — с молодыми и старыми, толстыми и худенькими, некрасивыми и хорошенькими. Женщины жеманничали и хихикали, когда он брал их под локоток и вел прогуляться возле мельницы.

Только раз Николь удалось случайно узнать, что думает Жерар по этому поводу. Она увидела, как очень некрасивая молодая женщина закатывает от восторга глазки, а Жерар целует ее ладонь, что-то бормоча при этом по-французски. Ветерок принес его слова. Жерар улыбался, при этом называя женщину «свиным потрохом». Николь содрогнулась и отошла на почтительное расстояние, чтобы ничего больше не слышать.

Она выпрямилась и посмотрела за реку. Она не видела Клэя с того самого дня, когда он сказал ей о беременности Бьянки. Иногда казалось, что это было давно, а иногда — что с тех пор прошло всего несколько минут. Ночи не проходило, чтобы она не думала о нем, не тосковала. Ее тело вело себя предательски, и Николь была готова попросить Клэя о встрече на поляне, забыв о гордости и высоких идеалах. Она хотела лишь ощутить прикосновение его сильного, горячего тела к своей коже.

Лучше не думать о прошлом. Жизнь у нее наладилась. Ее окружают люди, которых она любит. Надо за это благодарить судьбу.