— Невеселые ваши дела! — посочувствовал я.

— Да куда уж веселее!..

Мне все больше нравился этот молодой летчик.

— Но у меня все должности командиров звеньев заняты. — Я испытующе глянул на Воронова.

— Вы меня не так поняли, товарищ командир. Я не за чинами гонюсь. Я рядовым летчиком прошусь.

— Но это же понижение! — рассмеялся я.

— Зато подерусь по настоящему. Истосковалась душа…

— Ну тогда — добро.

Мы пожали друг другу руки.

Побывавший у нас вскоре фронтовой корреспондент писал: «В кабинах летчики — те, что когда-то уводили свои машины с Херсонеса на Кавказ. Те ли? Старше стали лица, у многих резкие складки пролегли на лбу и у губ. Те ли? В быстроте и неторопливости взлета, в мгновенном сборе над аэродромом, в уверенной поступи группы, отправившейся охранять штурмовики, и не слишком опытный человек увидит спокойную, чуждую колебаниям мощь…

Каждый летчик сдал пробу мастеру и сам стал мастером. Вот пролетают над аэродромом Воронов и Акулов. Они возвращаются из Севастополя. Оба молоды. Начали свою летную жизнь уже во время войны. Теперь Акулов — один из самых „отчаянных“ в полку Авдеева, и Воронов не отстает от него. Эту пару связывает дружба. Их трудно представить себе одного без другого. Они ведь любимцы полка. Гвардейцы гордятся парой Акулов — Воронов».

Когда меня спросили, как Воронов воюет, я ответил: «Это золотой летчик! Недаром его позывные „Сокол“…»

Вот он стремительно входит в землянку. На боку — планшетка с картой. Пистолет. Кожаная тужурка — нараспашку:

— Ну как, боги погоды, летим?

«Боги» невозмутимы.

— Может быть, летим, а может быть, и нет… Туман.

— За что только вам зарплату платят, лейтенант. И как только не прогорит ваша несчастная контора. Торговать туманами — это же заранее запланированное банкротство.

— Все в руках божьих, — беззлобно отшучивается лейтенант. — «Ясно» все кончилось. Распродали.

— Хитры вы, синоптики.

— Какие уж есть…

Летчикам позарез нужно это самое «ясно». А Воронову особенно. Вчера в бою ему прошили плоскость самолета. Воронову не терпится «расквитаться». И он расквитается. Обязательно. Только бы погода его не подвела.

В сердцах он хлопает грубой, сколоченной из досок дверью и выходит из землянки.

Над полем — непроглядная хмарь. Собственно, аэродрома не видно. Белая пелена окутала и небо, и землю, и все сущее. Владимир шагал в этом «молоке», припоминая детали недавнего боя…

Он возвращался на аэродром, когда сверху из-за облаков на него внезапно спикировали два «мессера».

В такой ситуации гибель почти неизбежна: нет времени для маневра, у врага преимущество в высоте, скорости, маневре.

Здесь могло спасти только молниеносное решение, и не случайно кто-то в шутку назвал Воронова «таинственным устройством, где все уже заранее распланировано».

Конечно, в воздушном бою решительно ничего «заранее распланировать» попросту невозможно. Но разве опыт — не в счет? Разве смелость и мужество, помноженные на характер, ничего не значат!

«Устройство» сработало мгновенно: «Нужно выиграть время, обмануть их. Высота приличная. Должно получиться…».

— Делай, как я! — это ведомому.

«Яки» ринулись вниз. Ведомый с тревогой смотрел на альтиметр — показатель высоты. Казалось, еще несколько минут, и самолеты врежутся в землю. Нужно было виртуозное мастерство, чтобы вывести их из пике на предельной малой высоте. И наши летчики вывели…

У «мессеров» скорость немалая, а летящий вниз камнем самолет — молния. «Если эти русские решили быть самоубийцами, — мелькнуло, видимо, в головах гитлеровских летчиков, — то нам присоединяться к ним совсем не обязательно…».

— Вероятно, — сказал потом пораженный таким «экспериментом» ведомый, — у Воронова нервы, по всем законам природы, существовать должны. Но я их что-то не заметил. А вот фашисты «психанули», на что командир и рассчитывал, — вышли из атаки.

В воздушном бою успех решают секунды. Выход из пике, вираж, стремительный набор высоты — и вот уже Воронов с противником «на равных».

— Теперь посмотрим кто кого! — весело крикнул он в микрофон ведомому, который еще зябко ежился от только что пережитого. — Атакуем!..

Небо грохотало, расцвечивалось очередями, завывало готовыми разорваться от напряжения моторами. И в этой бешеной карусели, казалось, ни зайти в хвост, ни прицелиться.

Но вот на мгновение в прицеле виден черный крест. Пальцы срабатывают автоматически — пошли снаряды!

Воронов даже не успел заметить: попал или нет. Только выходя из виража, увидел — черный шлейф дыма тянулся за самолетом, уходящим в сторону немецких позиций. «А куда подевался второй „мессер“ — неизвестно. Наверное, нырнул в облака. Жаль, упустили…».

«Мессеры» атаковали строй наших бомбардировщиков еще на подходе к цели.

Воронов, как всегда, продумал «пропозицию». Нападения он ожидал. Гитлеровцы — не идиоты, и, конечно, постараются отразить бомбовый удар.

«Атака в лоб и снизу, — рассудил летчик, — практически исключена. Здесь фашисты нарвутся на достаточно мощный огонь. Вероятнее всего, они навалятся сверху. Здесь их и нужно ловить. Дождаться рывка „мессеров“ и перехватить их в самом начале атаки. Но перехватить так, чтобы оказаться у них „на хвосте“. Не принять боя они не смогут — поздно. Но им будет уже не до бомбардировщиков. Наш выход невольно будет принят, но в более выгодной для „яков“ ситуации…»

Поначалу так и случилось.

«Мессеры» с ревом вышли из-за туч и рванулись к цели. Расчет фашистских летчиков был прост: прежде всего разбить строй машин, посеять панику, а уже потом бить бомбардировщики поодиночке.

Лишь какие-то мгновения отделяли начало этой штурмовки от секунд, когда Воронов с ведомым «вывалились» из-за соседнего облака.

С «мессеров» заметили опасность, когда «яки» уже повисли у них на хвосте.

Казалось — все, победа обеспечена: в перекрестии прицела — свастика. Воронов нажимает гашетку и… пулемет не срабатывает. Случилось что-то непредвиденное. Возможно, перекос патрона.

Но дорогие секунды упущены: «мессеры» уходят на вираж.

Теперь будет бой на равных, и все нужно начинать сначала.

А бомбардировщики уже над целью. Внизу — море огня, взрывы, черная хмарь застилает горизонт.

Воронов уже не надеется на пулемет.

— Прикрой, атакую! — ведомый чувствует в голосе командира непонятную злость и решительно ничего не понимает: «Ну, не сбили… Не во всяком же бою это удается. Главное-то сделано: к цели „мессеры“ не допущены, скованы боем…».

Теперь уже все — «по правилам»: в небе — «карусель», где непосвященный наверняка спутает и своих и чужих.

Воронов идет в лобовую. Гитлеровец попался не из трусливых. «Перчатка поднята». Ведомый в ужасе: сейчас столкнутся!

«Не сверну! — стиснув зубы, бормочет про себя Воронов. — Ни за что не сверну!.. Лучше сломаю себе шею…»

Огненные трассы тянутся от фашистского самолета к «яку».

«Стреляй, стреляй. Это тебе не поможет! — отчаянная ярость овладевает летчиком. — Сейчас!..».

В последние доли секунды «мессер» отворачивает. В то самое мгновение, когда автоматически сработал рефлекс Воронова и в фюзеляж с черным крестом впились его снаряды.

Только через минуту-две Воронов почувствовал, что и лицо, и спина, и ладони его словно сведены судорогой.

«Никуда не годится, браток… — недовольно буркнул он сам себе. — Нервишки разыгрались…».

«Что вы сказали? — в наушниках встревоженный голос ведомого. — Вы не ранены?..»

— Нервишки, говорю… А к чему нам нервишки?! Где второй фашист? Я его что-то не вижу.

— Ушел.

— Ну и шут с ним, что ушел. Следи за небом…

— Слежу, Пока все спокойно.

— Да уж куда спокойнее!..

Непонятно было — доволен командир или раздосадован.

Теперь — о третьем письме упомянутом мной вначале и полученном от однополчанина уже после войны:

«Меня удивила смелость и какая-то, несвойственная молодым, профессиональная хватка Воронова. Уже в первых полетах, когда был ведомым, он показал себя бойцом решительным, находчивым, волевым.