— Бегом! — крикнул Кравченко. — Не останавливаться! Держаться за БМП!

Мы рванули по улице что есть мочи. И тут я понял, какой я богохульник. Я молился Богу вперемешку с матом. Над головой то и дело слышался посвист пуль. Несколько таких шальных выбило над нашими головами кирпичную пыль из стены дома.

— Стой! — крикнул мне Кравченко и показал на солдата. Пуля угодила тому в лицо. Он лежал на спине, раскинув руки. На нем был новенький бронежилет.

— Скорее снимай, я подожду! — Кравченко присел с автоматом на изготовку.

— Что снимать? — Я стоял как дурной.

— Бронежилет, идиот, снимай!

— Я… я не могу!

— Вот мля! Бежим тогда, не хрен тут околачиваться!

Мы снова рванули по улице. По стенам домов ударили дождиком пули.

Мы подбежали к пролому в кирпичном заборе. Здесь уже притаились на корточках офицеры из нашей группы. За забором бешено вертелась перестрелка. Ухали взрывы гранат.

— Кто там? — спросил я.

— А фиг его знает! Иди, спроси, мы, так и быть, подождем, — хихикнули офицеры. — Если чо, зови на помощь.

Я промолчал.

— Раз не хочешь идти, — продолжил офицер-приколист, — тогда надо туда фуйнуть. И посмотрим, что случится.

Он уже достал гранату, как тут из подъезда позади нас выскочила группа в грязно-белом ментовском камуфляже и сферических касках.

— Не стреляйте! — заорали они. — Там наши духов по заводу гоняют!

— Вы кто?

— Мы из Софринской бригады.

— Тут ваши земляки из Москвы, — показал на нас Сергей.

Но нашим подмосковным софринцам было по фиг. Глянули мельком и стали обсуждать что-то с офицерами.

Обстановка оказалась сумбурной. Как таковой линии фронта не было. Бои шли повсюду. Зачастую один дом или двор принадлежали федералам, а соседний — боевикам. Мы оказались между двумя зонами, которые контролировали боевики. Впереди софринцы вышибали с завода противника. Отходить можно было только по той же дороге, по которой приехали. Вполне возможно, что боевики тоже об этом знают или скоро узнают. Значит, могут сомкнуть кольцо у нас в тылу и устроить нам при отходе засаду.

Подкатили наши БМП с «Уралом». Сразу стало людно. Помимо экипажей и десанта из бээмпэшек, на улицу высыпали горожане — из каких-то немыслимых щелей посреди развалин. Поднимались из подвалов и окружали технику. Люди всех возрастов и национальностей. В руках сумки, жестяные банки, пластиковые бутылки. Женщины, старики, дети подходили к машинам — и солдаты отливали им керосин в доморощенную тару, доставали коробки с консервами, делились лекарствами.

Мне так и не удалось ни с кем из них толком переговорить. Грозненцы отвечали односложно и, узнав, что я журналист, поскорее отходили. С таким же успехом я мог представляться эфэсбэшником.

— Немудрено, — прокомментировал один из офицеров. — Среди них есть наводчик от боевиков. Они его знают, но никогда не выдадут. Боятся. Они не только с тобой не хотят говорить. Я сейчас отведу тебя к одному человеку, он тебе такое понарасскажет.

Мы зашли за БМП. Нужный человек, подполковник, отдирал примерзший труп солдата «кошкой» на веревке:

— Минируют трупы, суки! Вот и приходится сначала зацеплять его «кошкой», потом в сторонке дергать за веревку.

А насчет здешней некоммуникабельности… Кадык у него заходил вверх-вниз.

— Знаешь, парень, — сказал он мне, — я тут мать свою встретил. Кинулся к ней, а она сделала вид, что мы с ней не знакомы. Зашла за машину, я за ней. Она мне говорит: «Сынок, не называй меня мамой, а то меня боевики убьют». Хотел забрать ее, но она отказалась. Не могу, говорит, бросить друзей по подвалу…

Подполковник отвернулся и крикнул солдатам, чтобы помогли отнести труп в машину.

Мой напарник безостановочно фотографировал. Его кадры, где видно, как собаки до костей обглодали трупы, облетели потом весь мир.

Собаки жрали все, до чего могли добраться: съедали, например, лицо, но шлемофон при этом не трогали. Жуть! Розовый череп с пустыми глазницами в шлемофоне. Или съедали обгоревшего танкиста, оставляя нетронутыми сапоги. Скелет в сапогах. (Уже весной наши солдаты с голодухи отстреливали этих самых бродячих собак и ели.)

Меня особенно поразил убитый танкист. Перед смертью он пытался выбраться из башни горящего танка, но был насквозь прошит в спину выстрелом из РПГ-7. Взрыватель не сработал. Танкист так и застыл, опершись руками на край люка, с торчащей из груди гранатой. С ним долго возились, потому что сперва надо было достать гранату, которая могла взорваться в любой момент.

Глядя на танки и БМП, из которых гранатометные выстрелы сделали дуршлаг, я понял, что боевики запаслись гранатометами под самую крышу. Откуда столько оружия у них? Ведь одна граната от РПГ-7 дороже цинка патронов?

— Звездец, да? — Рядом очутился незнакомый мне офицер.

— Ужас! Я об этом буду орать на всех углах!

— А трупы наших ребят и раненых наших эти скоты раздевают догола и подвешивают в окнах. А сами из-за них стреляют по нам.

— Нет!

— Да. Михалыч! — позвал военный. — Ты был на последнем выходе, подтверди.

Офицер Михалыч подтвердил:

— Лично видел. При штурме Совмина, в президентском дворце — такая же фигня. Так что пиши смело, не бойся. Эти скоты еще и не на такое способны.

Я еще раз пообещал, что при первом же звонке в редакцию, когда буду зачитывать материал, обязательно об этом расскажу. (Забегая вперед, замечу, что пообещал зря. Главный редактор запретил это печатать, заявив, по словам моих друзей, что я сижу пьяный в какой-нибудь гостинице Моздока и сочиняю омерзительные сказки.)

Мне потом часто вспоминался убитый старший лейтенант, судя по петлицам — из артиллеристов. Кавказской внешности, он лежал у забора, раскинув руки, смотрел мертвыми глазами в небо и счастливо улыбался во все свои золотые зубы. Когда мне в очередной раз приходилось неприятно объясняться со своим журналистским начальством по военным вопросам, я всегда почему-то вспоминал эту его улыбку. Он словно говорил мне: «Да забей ты болт на этих подонков! Кому ты объясняешь? Жирным ублюдкам, которые сидят в бане с девками? Они ж послали нас умирать, а сами отмазывают своих сыновей-отморозков от армии и при этом поливают нас, погибших, грязью! Так что не траться на унизительные объяснения. Просто живи и наслаждайся. Чтобы не было потом стыдно и умереть, когда придется». «Да, — соглашаюсь я с ним мысленно. — Я постараюсь».

Закоченевшие трупы складывали в «Урал». Но сначала, как я уже говорил, к каждому убитому прицепляли «кошку», отходили за броню или просто приседали и, дергая за веревку, переворачивали труп. На этот раз подложенных гранат не было. Мы с Сергеем помогали грузить погибших. Но большей частью старались поговорить с военными. Я знал, что после этого выхода они все разойдутся по своим подразделениям и хрен потом кого из них найдешь.

Бой на заводе закончился. Софринцы забегали по каким-то своим заботам. Понесли в пролом перевязочные пакеты. Что-то передавали по рации. И тут пропали с улицы местные жители. Для военных из нашей группы это послужило сигналом.

— Уматываем! По машинам! Сейчас начнется!

Техника и люди — все пришло в движение. Заревели двигатели на БМП. Стволы башен заметались по сторонам, готовые отразить нападение.

Горожане, оказывается, не только знали о наводчике, но и внимательно за ним следили. Как только боевик исчезал, горожане тоже торопились укрыться. Сейчас из какого-то тайного угла наводчик передавал боевикам информацию о подразделениях федералов на этой улице. Все ожидали обстрела или нападения. Вскоре произошло и то и другое.

Наша группа рванула по улице обратно. Сначала бегом. Потом мы сели на БМП.

— Запомни, — заорал мне в ухо какой-то военный, — всегда смотри за местными: если они вдруг исчезают, значит, сейчас начнется. И надо рвать когти! Народная примета!

И действительно началось. Вокруг загрохотало. Оглянувшись назад, я увидел, как софринцы рванули в свой подъезд. На дорогу, в то место, где мы только что стояли, посыпались минометные мины.