Васька говорил не спеша, с расстановкой. И старался еще не спускать с меня глаз, как бы проверяя, как я принимаю его слова.

— Знаешь, что мне больше всего нравилось в отцовском деле? — вдруг спросил он. И сам же ответил: — Вовсе не та, как я сейчас понимаю, главная работа: смена рельс и шпал, рихтовка, подбивка, словом, то, что их выматывало… Верхом в их деле я считал марафет, который они наводили после всего. Помнишь, как вокруг каждого пикетного столбика выкладывали круг из камешков: из белых — поле, а из битого кирпича — красную звезду? А как обиходили бровку? Даже черту по ее кромке специальную проводили! Знай, страна, железнодорожников!.. И когда в соревновании подбивали бабки, эту красоту обязательно принимали в расчет. Значит, красота в деле не последнее место занимала. Пойди погляди на нынешнюю дорогу… Где ее хозяин?.. — Васька помолчал, собираясь с мыслями. — Я вовсе не против всякого строительства. Но пусть оно живет рядом с доброй стариной, а не топчет ее без оглядки. Ведь так-то всякую память о себе у людей отшибить можно…

Я внимательно слушал его, стараясь понять, к чему он клонит. Но он сам искал объяснения:

— Теперь другое припомни… Лет пять, наверное, прошло с войны, когда нарушили безродное кладбище…

— Больше, — поправил я его.

— Пущай десять, не о том речь. Скажи, кому оно помешало? Ладно, мы с тобой про него знаем и про Афоню помним, и про всю войну, какая она перед нами, мальчишками, прокатилась… Теперь суди: Ленинград, Сталинград, Брест и другие геройские города какие дорогие кладбища-памятники оборудовали! А маленькой Купавиной для безымянных павших на военных дорогах, ею прибранных, приюта не оставили. И будто вычеркнули из памяти ту тыловую войну, будто и не было голодной смерти и повальных хворей за тыщи верст от фронта!..

Василий умолк. Тяжелая правда просыпалась в его словах. И все-таки не хотелось соглашаться со всем.

— А купавинцы военной поры? — остановил его я. — Да и мы с тобой помним те дни.

Он усмехнулся.

— О нас с тобой говорить не надо. Где наши однокашники? Из моего класса в Купавиной ни одного парня не осталось, только две или три девки, которые замуж в Красногорск выскочили. Так что, считай, нас тут нет. А про отцов и матерей разговор и вовсе тоскливый: половина уж с жизнью рассчиталась, а тех, что скрипят еще, при нынешнем многолюдье и разглядишь-то не враз…

Мне показалось, что Васька слишком легко расстается с нашей Купавиной. Это походило на предательство.

— Не согласен я с тобой, — решительно запротестовал я. — Вот я наезжаю сюда редко, а вижу: живет наша станция. Погляди, сколько парней по отцовской дороге пошло! Конечно, и тут не без перемен, как и везде.

— Я про то и говорю, — все с той же усмешкой ухватился Васька за мои слова. — Станция — она станция и есть: поезда принимает, поезда отправляет. А люди врозь жить стали… Не как мы, в общем.

— Погоди, погоди! Это как понимать?

— А ты забыл? — в Ваське оживало новое воспоминание. Он даже заволновался, заговорил с придыхом: — Ты вспомни, как мы, парнишки, опускали глаза друг перед дружкой, не давая воли рукам схватить кусок хлеба побольше из школьных пайков, которые приносили в класс? Нам, голодным, было стыдно своей слабости…

— Хватит… — остановил я его.

Мне стало вдруг понятно, почему он, Васька Полыхаев, когда-то самый сильный парень на станции, вечный защитник маленьких и слабых, не мог преодолеть себя в воспоминаниях.

Может быть, оттого, что послевоенные годы без устали крушили нашу прежнюю веру, мы невольно обращали память к прошлому.

Маленькую Купавину не обходили людские беды, но она, перемогая их, умела хранить человеческое достоинство и ценить доступные ей радости и почитать красоту. Потому-то всякое посягательство на то не запятнанное корыстными расчетами время и казалось нам кощунством.

…Расплатившись, мы вышли из ресторана. День разгулялся солнечный, но не жаркий, самый подходящий для прогулки. Вспомнив свое утреннее намерение, я предложил Ваське:

— Послушай, ты тут гость частый, знаешь все. Давай катнем по красногорскому маршруту: я буду смотреть, а ты о городе расскажешь. — Я взглянул на часы. — Времени-то всего три. Ну, как?

— Принято, — не раздумывая согласился он.

Мы отправились к остановке.

От вокзала в троллейбус село не более десятка пассажиров, и мы устроились на удобные для обзора места. Миновав одну остановку, выехали на небольшую площадь, от которой веером расходились три улицы. У начала одной из них, что шла вдоль красивой ограды Парка железнодорожников, стоял затянутый материей памятник.

— Вот в этом месте Купавина кончается, начинается Красногорск, — откомментировал Васька.

К моему удивлению, минут через пять-шесть городские кварталы закончились и троллейбус покатил по асфальтовому шоссе среди леса. А еще через минуту я почти закричал:

— Так это же наш спуск к Каменушке!..

— Он самый, — спокойно подтвердил Васька.

Сделав на безлюдной дороге пару остановок, троллейбус стал забирать вправо, круто спускаясь под уклон.

— А теперь гляди, не зевай… — предупредил Василий.

И почти тотчас лес отстал от нас. Выскочив из выемки, мы въехали на широкий мост, нависший над Исетью. Влево, в километре-полутора от нас, с высокого берега реку перепрыгнул, опираясь на гигантскую дугу, железнодорожный мост.

— А где мост на карьерной ветке? — спросил я Василия.

— Снесен. И ветка разобрана, — сообщил Васька. — Этот, по которому едем, как раз и стоит на месте старого.

Я встал.

— На ближайшей остановке выходим, — объявил Ваське.

— Как скажешь, — поднялся и он.

Остановка оказалась совсем близко. Мы вышли из троллейбуса и вернулись на мост. Теперь Исеть просматривалась в обе стороны. Внизу, у лесного берега, белели причалы большой лодочной станции.

— В той стороне где-то недалеко в Исеть должна впадать Каменушка?

— Два километра отсюда, — уточнил Васька.

— Пойдем туда, а? — попросил я.

— Как скажешь, — последовало великодушное Васьки.

Перейдя мост, мы подались влево. Старая тропинка побежала по краю обрывистого берега. Скоро она отвернула от реки в лесную гущу, а через полчаса привела к выемке, по которой круто в гору шла гравийная дорога. Почти тотчас же услышали и ревущий автомобильный мотор, объявившийся груженным щебенкой огромным самосвалом, тяжело ползущим вверх.

— Теперь влево вдоль дороги, — направлял меня Васька.

Вышли на высокий берег Каменушки. Под нами, внизу, где раньше бежала прозрачная, серебристая на перекатах речка, в которой между камней мы рубахами ловили гольянов, сейчас извивался грязно-рыжий, кажущийся густым, водяной сток.

— Что с Каменушкой?.. — растерянно спросил я.

— А это — Новый завод, который «союзного значения», перекрасил речку, — ответил Васька с издевкой, явно адресованной мне. Да еще спросил: — Искупаться не желаешь ли?..

Ощупывая взглядом берег, на котором, видимо, после весенних и ливневых разливов, оставалась вся грязь, я натолкнулся и на небольшой замусоренный мысок с грудой камней. И память, на мгновение вернув из прошлого сказочное видение, сразу потушила его.

…Из леса выходили без разговоров. И только на асфальте и услышал Ваську.

— На троллейбусе поедем или пешком?

— Пешком, конечно… Неохота толкаться, — ответил я.

Перейдя дорогу и миновав лесной массив, мы снова оказались перед жилыми кварталами.

— Нигде не видел, чтобы вот так: с одной стороны улицы лес, а с другой — дома, — заметил я.

— А он весь такой, Красногорск-то, — отозвался Василий. — Жилье поднимали возле заводов, когда обосновывались. А потом, после войны, стали строиться по берегу Исети, а вдоль дорог потянулись к Купавиной. Лес старались не шевелить, на пустошах же, как острова, появились отдельные кварталы. У них и свои названия есть: Лесной, Берег, Юбилейный, а то и того проще, по лесным кварталам — четвертый, седьмой, одиннадцатый…

— А мы сейчас где? — спросил я.