После минутного молчания другой молодой из руководящих деловито продолжил митинг:

— Слово предоставляется бывшему секретарю железнодорожного парткома периода Великой Отечественной войны…

Этому договорить не дали. Аплодисменты утихли, только когда Александр Павлович, приподняв руку, попросил тишины.

И в ней все услышали сказанное им чуть взволнованно первое слово:

— Купавинцы…

Он остановился, чтобы перевести дыхание, а потом заговорил уверенно и ровно, не напрягая голос, зная, что будет услышан:

— Мы пришли сегодня к Макару Заярову, чтобы вернуться мыслями в годы войны… — Он говорил о Макаре, как о живом. — Взгляните друг на друга, на соседей своих, и вы увидите, что сегодня здесь нет ни одной семьи, которая бы не разделила общую судьбу. Я вижу, что вы пришли сюда с детьми и внуками. Правильно сделали! Сегодня они в полной мере оценят вашу плату за ту горькую и радостную Победу, что стала началом сегодняшнего мира, в котором они живут. Перед этим обелиском мы передаем им свою память. Пусть она не даст им покоя, пока мир не будет избавлен от угрозы новой беды…

Разгадал купавинцев Александр Павлович!

В это время оркестр, которого мы не заметили, заиграл гимн.

…В каске, с развевающейся за плечами плащ-палатке, с автоматом в руке, на высоком постаменте, словно загораживая собой Купавину, стал навечно, вглядываясь в Европу, гранитный Макар Заяров.

1988 г.

Маленькая уральская Купавина, железнодорожная станция перед растущим промышленным городом, вместила в себя множество судеб. Они прошли чередой в трех повестях и эпилоге, составивших эту книгу Сергея Бетева.

Мы увидели Купавину еще мирную, предвоенную, полупоселок-полудеревню, где служебные заботы паровозников и путейцев привычно переплетались с крестьянскими и трудно порой было вычленить, какие важнее. Мы узнали Купавину в годы войны, когда все как бы придвинулось к станции, к убегающим за горизонт рельсам, этим зримым, обретшим иную значимость стальным нитям, связующим теперь не просто знакомые и незнакомые города, а нечто огромное, тревожное, единое — фронт и тыл.

— Опыт убедил, — как-то сказал Сергей Михайлович, — что рассказывать о больших событиях совсем необязательно через большие личности. Мне ближе самые простые люди…

Единственный, пожалуй, более или менее крупный начальник во всех трех повестях — секретарь парткома Александр Павлович Завьялов, но и он не главная фигура. А главными стали у С. Бетева рядовые труженики — машинисты и их помощники, рабочие депо и подсобники, домохозяйки, совсем незаметные ранее юноши и девушки, даже сторож магазина. Без преувеличения можно сказать, что писателю удалось в этих образах воплотить и беззаветное мужество, и высокие нравственные качества — все то, что было характерно вообще для тыла во время Великой Отечественной.

В капле отразился мир.

Повести писались в разное время, но в той последовательности, в какой представлены в книге. «Своя звезда» была опубликована в середине 60-х в «Юности». Борис Полевой, бывший тогда главным редактором журнала, дал повести название «А фронт был далеко». Можно считать, что он подарил название и нынешней книге. Повесть «Афонин крест» в конце 70-х увидела свет в журнале «Уральский следопыт», «Главный подъем» был опубликован в «Урале» в начале 80-х. С. Бетев почти закончил работу еще над одной «купавинской» повестью — «Колдунья». Уже обозначился крупный роман, составленный из этих произведений, — многоплановое повествование о тыловых буднях, о народе, пережившем войну и утвердившем Победу. Я не знаю на Урале другого писателя, который бы решал такую творческую задачу.

Вглядываясь в книгу, хотелось бы отметить еще одну ее особенность. В повестях на равных со взрослыми живут юные герои — мальчишки и девчонки. С любовью, ярко рассказал о них С. Бетев, сам в те годы подросток, с лихвой хлебнувший общего горя. Кому, как не ему, помнить о своих сверстниках! Эта грань, тесно соседствуя в повестях с другими, высвечивает особый смысл нашей войны. Теряя последние силы, защищали воины фронта и тыла не только родную землю, а род человеческий, который прежде всего олицетворяется детством.

…Часто бывает так: прочитав книгу, мы не раз возвращаемся к ней и вспоминаем, может быть, не самое главное, но то, что сегодня, сейчас находит перекличку с нашими мыслями, нашим настроением. Каждый, по всей вероятности, в разное время задумается о разном. (От этого, наверное, и рождаются споры о книгах. От этого, наверное, нас тянет перечитывать некогда читанное и удивляться новому восприятию, казалось бы, уже знакомого.) Вот и я скажу, о чем подумалось мне помимо того, что уже отметил.

Бабушка Александра из повести «Своя звезда» — персонаж вроде бы не первого плана. Но вот почему остановила на себе внимание.

Нам осталось неведомо, какое счастье пережили Ленка Заярова и молоденький лейтенант, встретившись на Купавиной в короткий час остановки воинского эшелона. Но ведомо, что погиб лейтенант под бомбежкой, не доехав до фронта. Вмиг оборвалась любовь. Черное известие подкосило Ленку.

Надо многое пережить, подойти к какой-то существенной грани, последнему метру перед пропастью, чтобы вдруг задать вопрос: «А для чего люди живут?» Бабушка Александра сердцем почувствовала отчаяние внучки и ответила сердцем: «Для жизни». Заторопилась пояснить ответ на примерах-судьбах односельчан: один, не щадя себя, спас из огня ребятенка, другой порушил всю семью, снедаемый жаждой наживы.

«Для жизни» — это не для одного себя, для всех.

С той поры мало-помалу разомкнулась душа девушки, увидела она не только свое неизбывное горе, но и горе других.

Жить для жизни — вечное призвание человека.

«Своя звезда» — о войне, о давно прошедшем 41-м. А разве сегодня отошли в небытие личные драмы? Разве сегодня кто-то, отчаявшись, не может так же спросить: зачем живу? И не у всякого, ощутившего бездну, найдется бабушка Александра. Но запечатлен ее облик в повести, далеко слышны ее негромкие слова. Стало быть, она уже для всех, бабушка Александра.

Бедой занесло Афоню в Купавину — на родной рязанской земле стало невмоготу. А тут, на станции, и работа нашлась — сторожем при магазине, и крыша над головой — передвижной домишко-вагончик. Много ли человеку надо.

Не было у Афони ни семьи, ни детей, и как-то само собою вышло, что привязался он к купавинской мелкоте… Впрочем, вы прочли «Афонин крест» и все это знаете.

Мне бы хотелось «оглянуться» на несколько слов, сказанных автором как бы мимоходом. Помните, тяжкой зимой 42—43-го годов, когда в Купавиной свирепствовали и холод и голод, Афоня исхитрился подкармливать ребятишек в десяти семьях. А у одной Альфии было пятеро. Мизерные запасы быстро иссякли, и он стал отдавать свой паек. От голода начали у Афони опухать ноги. «А купавинские бабы! Нет, не знали они своей души… не ведали они, что в душах их живет первозданная доброта. Она-то нынешней весной и заставила их постоянно помнить о маленькой караулке возле магазина, в которую на их глазах стучалась лихая беда».

Самопожертвование Афони вызвало в людях ответную волну. И, надо полагать, не только к нему. Пришибленные похоронками и дикой нуждой люди словно распрямились. Доброта разбудила доброту…

Мы нередко сетуем нынче на разные неурядицы, хотя в общем-то, слава богу, нет ни войны, ни голода, не босы, в домах тепло. Нет, не поймите меня превратно, я, конечно же, за то, чтобы жить богаче. Народ этого заслужил. И это будет. Обязательно.

Но значит ли жить богаче — быть добрее?..

В «Главном подъеме» ненавязчиво говорится об истинном ладе в семье машиниста Ивана Артемьевича Кузнецова. И война со всеми ее сложностями, изматывающим трудом и нехватками не поколебала, а лишь упрочила этот лад.

В эту-то семью и пришел Костя Захаркин, женившись на дочери Кузнецовых Надежде. В семье и окрепло у него чувство долга перед ближними, перед товарищами по депо, перед всем тем, что называем мы своею малой родиной и своею страной.