Рабочий поезд попятился…
Иногда Иван Артемьевич мельком бросал взгляд на вагоны, из окон которых с глупым выражением на лицах выглядывали любопытные пассажиры. Сплюнув, отворачивался от них и опять впивался глазами в бровку. Не отрывая взгляда, поманил к себе Пашку и, услышав у затылка его дыхание, спросил громко:
— Сколько пятимся?
— Пятый километр…
— Вот зараза! — вслух подумал о трубке. И сразу про себя: — Сколько же я спал?
— Не знаю, — ответил Пашка виновато.
— Знать надо! — укорил Иван Артемьевич и махнул рукой: — Смотри за топкой…
Пашка еще не успел заправить топку, как услышал злое шипенье тормоза машиниста, и поезд, дрогнув, остановился.
— Нашел! — удовлетворенно крякнул Иван Артемьевич, забыв подать сигнал остановки.
А через минуту, радостно вскрикнув, «овечка» бодро зачухала вперед, удивляя пассажиров небывалой скоростью. Иван Артемьевич, сладко попыхивая трубкой, весело поглядывал на притихшего Пашку. Потом приободрил:
— Ни хрена, поспеем!
И вдруг помрачнел.
— Пашка, послушай-ка… — обратился к помощнику. — Ты про то, что я дреманул, не вякни где-нибудь. Хоть ветка эта и не настоящая дорога, а коли узнают, что я на ней губу отквасил, попрут меня с паровоза с позором. Ты табель о рангах по преступлениям среди паровозных бригад знаешь?.. Против него ни бог, ни царь и ни герой не заступники… Понял?
Пашка что-то буркнул в ответ и отвернулся.
Поезд прибыл на конечную остановку с часовым опозданием.
— Что стряслось, Иван Артемьевич? — спросил его дежурный по станции, когда он зашел к нему. — Отправились-то вроде по расписанию?
— Да так… — попробовал отмахнуться Иван Артемьевич, зная, что за опоздание никто не спросит.
— Как это так?! — вдруг возмутился противный голос за его спиной.
Иван Артемьевич повернулся на него. Перед ним стоял какой-то тип с портфелем и поблескивал стеклами очков в железной оправе.
— А тебе чего? — удивился Иван Артемьевич.
— Не «тебе», а «Вам»!
— Ух ты! — еще больше удивился Иван Артемьевич.
— Не «ух», а извольте объяснить, на каком основании поезд почти час следовал по перегону задним ходом?
— Это кто? — спросил Иван Артемьевич дежурного, но тот только пожал плечами, а ответил сам тип:
— Я вам покажу, кто я!
И его не стало.
На другой день Иван Артемьевич забыл про него.
А через неделю секретарь парткома Александр Павлович Завьялов, к которому Иван Артемьевич зашел по делам, вдруг спросил, уже прощаясь:
— Чуть не забыл… Что это за маневры ты на прошлой неделе устроил на рабочей ветке? Туда-сюда разъезжал?..
— А кто сказал?
— Какая разница…
— Неуж очкарик этот?
— Не знаю никакого очкарика, — ответил Завьялов. — Мне из политотдела дороги звонили, спрашивали, кто у нас тут партизанит.
Пришлось Ивану Артемьевичу про трубку выложить.
Завьялов постоял в раздумчивости перед окном своего небольшого кабинета, а потом заговорил, не оборачиваясь к Ивану Артемьевичу:
— Понимаешь, Иван, в наши дни железнодорожный транспорт самая организованная сила в промышленности. Мы всю пятилетку на своем горбу тащим. Всем стройкам, а их сотни, материалы и машины подаем. И на нас, железнодорожников, люди смотрят как на пример настоящей работы и дисциплины. Мы, считай, первые, после армии, форму носим. А ты?.. Черт с ним, с этим, как ты говоришь, очкариком. Не в нем дело. Дело в тебе. Ты ведь почему за своей трубочкой увязался? На нашем перегоне ты бы не остановился, я уверен. А тут ты подумал, что ветка заброшена, спереди никто не ждет, сзади никто не поджимает, да и спрос за опоздание будет невелик. Так ведь? Так. Значит, можно «что хочу»… А ты ведь не частный извозчик. Ты хоть и вел «колымагу», как ты отозвался об этом рабочем поезде, он государственный и разрешен в интересах людей. И ты — на работе, и тоже — государственной. А за всякое нарушение трудовой дисциплины полагается наказание. Так-то, братец… — И, повернувшись к нему с едва приметной завьяловской улыбкой, спросил: — И как это ты умудрился трубку-то выронить? Она вроде бы к твоим губам не то что приклеена, а приварена…
— Понимаешь, с левой стороны телята на полотно полезли… Пашка мой и рявкнул на них, чуть свисток не разнес. Я, конечно, изматерился… — соврал Иван Артемьевич.
— Вот, вот, — поверил Завьялов и добавил: — За матерки на рабочем месте тоже бы надо наказывать. Ладно, иди…
А из паровозников Ивана Артемьевича за поступок никто осудить и не подумал. Когда узнали, хохотали от души да еще подхваливали за сноровку.
Знай наших!
Сам Иван Артемьевич, конечно, думал не так. Да и вся жизнь его стояла на другом.
На Купавиной, в новом депо, дел было невпроворот. По первому году сбилась тут небольшая кучка машинистов, а ведь на прибывающие паровозы надо было садить все новых и новых людей.
Учить их приходилось на ходу.
…Как-то, поставив паровоз под загрузку на угольном складе, приметил Иван Артемьевич полуоборванного паренька, который стоял в нескольких шагах, опершись на черенок истертой метелки, и рассматривал горячую машину.
— Чего глядишь? — спросил его Иван Артемьевич.
Уж больно внимательно приглядывался к паровозу мальчишка.
— А че, нельзя?
— Гляди, не жалко, — добродушно разрешил Иван Артемьевич, но все-таки спросил: — Не видел, что ли, раньше?
— Может, и не видел, — ответил паренек. И даже осмелился спросить: — Где увидеть-то, если дорогу только лонись построили?
— А ты откуда? — спросил он.
— Недалеко. Из Грязнушки.
— А где такая?
— Вот и ты не все знашь, — обрадованно улыбнулся паренек. — Всего-то два часа пехом, а ты не знашь!
— Ладно, ладно, — спасовал Иван Артемьевич. Паренек ему понравился. — А чего здесь делаешь?
— Не видишь, убираю за вами…
На угольном складе приходилось держать рабочего по очистке путей: угольные краны, заправляя паровозы, постоянно засыпали колею. Очищать ее можно было только вручную: работа простая, но трудная, грязная и муторная.
— А получше места не нашел?
— Че дали, то и делаю, — ответил паренек уже невесело. — Ты ведь меня с моей-то грамотой к себе не возьмешь.
— Не знаю, — ответил Иван Артемьевич. — Может, и возьму…
— Че врать-то? — отвернулся парень.
Свистнул угольный кран, заправка кончилась. Иван Артемьевич подал гудок и взялся за регулятор. Но что-то заставило его еще раз обернуться к пареньку. Тот глядел на него сердито.
— Увидимся еще! — крикнул ему Иван Артемьевич и тронул паровоз с места.
…В другой раз увидел своего знакомца только недели через две. Тот орудовал скребком на соседнем пути, отгребая уголь от рельсов. Рядом валялась совковая лопата и метла.
— Здорово, путеец! — крикнул Иван Артемьевич.
Парень разогнулся, увидел знакомого машиниста, улыбнулся.
— Здорово. Все ездишь?
— А ты все скребешь?
— Скребу. Мое дело такое.
Иван Артемьевич встал с места, сел в двери будки, поставив ноги на верхнюю ступеньку, пригласил:
— Подходи, покурим.
— Я не курю, — ответил паренек, но подошел: видимо, надоело колупаться одному посреди колеи.
— Так, значит, из Грязнушки? — начал Иван Артемьевич, как будто продолжал прерванный разговор. — А как звать-то?
— Костя.
— Константином, выходит. Так… — Иван Артемьевич раскурил трубку. — А что, в деревне-то хуже, чем здесь?
Костя молчал.
— Чего молчишь?
— А че говорить-то? Погорели мы…
Дальше рассказ был невеселый. Узнал Иван Артемьевич, что в деревне Грязнушке, неподалеку от Купавиной, жил со своей бабкой сирота Костя Захаркин, кое-как перебиваясь с хлеба на воду в местном колхозе, работая кем куда пошлют. Но два месяца назад сгорела их избенка вместе с бабкой по неизвестной причине, и остался Костя совсем один. Услышал от людей, что на Купавиной берут на работу всех и платят деньгами. Вот и пришел. Первая контора по пути из Грязнушки на станцию оказалась деповской. Туда и направился. Спросили документы, а документов никаких: ни паспорта, ни метрики, ни справки от колхоза.
