– А куда… куда делся брат Леонард?

Лишь бы спросить хоть что-то. Лишь бы не молчать. Взгляд не в силах оторваться от босых ног Гонория. Так подросток украдкой подглядывает за купающейся в лохани соседкой: с замиранием сердца.

Пожалуй, впервые встретился человек, чья воля сравнима с волей самого цистерцианца.

– Захворал. Кашель, грудь жжет… Приор велел ему лежать в келье. А я попросил дать мне ключи. Дабы, пока я здесь, блюсти устав в строгости.

Привратник говорил правду. Устав Цистерциума предполагал обязательность труда для всей братии. Хотя по-прежнему оставалось загадкой: что делает в обители босой кармелит? Остановился на ночь? Но ключи… Задержался на неделю? на месяц?

Зачем?!

Фратер Гонорий на ходу обернулся. По второму разу его сходство с покойником Кастильцем пугало меньше.

– Ты, милый брат, вернулся вовремя. Я ведь тебя ждал…

Постоял с отсутствующим выражением лица. Образ проклятого короля стерся, исчез, будто и впрямь на старой, затасканной монете. Вместо него явился лик тяжело больного человека. Ждущего, пока отступит давняя, знакомая, но от того не менее дикая боль. Страдание, бессильное исказить черты, с настойчивостью опытного палача билось изнутри в броню этого лица, стараясь выжать из кармелита хотя бы стон. Нет, не получилось. Минута, другая, и Гонорий начал оживать.

Снова зашлепал вперед, мурлыча на ходу:

Фратер Августин еле сдержался, чтобы не начать подпевать.

Мертвые до весны яблони тянули к людям скрюченные руки.

Просили капельку тепла.

Монашеский орден кармелитов был основан в Палестине, на горе Кармель. Это случилось относительно недавно: времена первых Кружных Походов изобиловали учреждением новых орденов, как чисто духовных, так и духовно-рыцарских. Иоанниты, тамплиеры, Немецкая община… Братство Цистерциума, к которому принадлежал фратер Августин, также входило в число «новоделов» Святой Земли, но, числясь ветвью куда более древнего ордена бенедиктинцев, созданного самим Бенедиктом Нурийским, могло считать себя прадедом по отношению к кармелитам. Монахи различных братств нередко впадали в грех гордыни, кичась древностью орденов, строгостью устава или святостью основателя, но споры и похвальба разом умолкали, едва вблизи объявлялся босой инок в коричневой рясе.

Нищий кармелит вполне мог оказаться членом Белого капитула.

Тайного общества, чья цель – сделать Обряд монополией церкви.

Приоры и аббаты, зачастую пренебрегая рядовыми братьями, молча кивали, выслушивая с глазу на глаз требования «босяков». Грозные прелаты, пользовавшиеся бенефициями[40] вольно и безраздельно, словно светские государи, молча отдавали часть средств на содержание Белого капитула. Епископы и кардиналы радушно пускали странников в пыльные хранилища, разрешая доступ к любым архивам, а временами, если требовалось покрыть некие темные дела, шли на подлог с обманом. Откажи князь церкви, рискни потешить кичливость – в тот же день он обретал целую армию странствующих врагов. По городам и весям, дорогам и трактам разбегалась худая слава: прелюбодей! вор! лицемер! еретик!!! И паства, веря «босякам» куда больше, чем проповедям жирных духовников, начинала плевать в спину обреченному.

Босые ноги с легкостью втаптывали в грязь бархат и парчу.

Фратер Гонорий, уже упомянутый в нашей истории, родился в семье франкского живописца Жакемена Грингонне, служившего при дворе Карла VI. Король, человек душевнобольной и скорбный рассудком, нуждался в особых развлечениях, и Жакемен создал для несчастного новую игру – карты. Говоря по правде, мавры играли в карты задолго до хитроумного живописца, рисуя на табличках изображения шахматных фигур. Но разнообразие правил, сочетания законов и исключений, мастерство составления партий, сами карты, разрисованные аллегорическими символами и отделанные золотом, – здесь Жакемену Грингонне не было равных. Третий в цепочке семейных Обрядов, он обладал уникальным даром: из обломков, намеков, случайностей и совпадений легко складывал цельную, непротиворечивую систему, что делало его великим мастером любой игры.

И довольно-таки посредственным художником.

Сын игрока-живописца, пройдя Обряд в юности, Мустон Грингонне унаследовал качества отца в полной мере. И едва не свел родителей в могилу раньше времени, объявив на пороге двадцатилетия о желании стать нищенствующим монахом. Старый Жакемен, платя за свой дар болезненностью ущербного тела, лучше иных понимал, чем грозит сыну устав «босяков». Если часть общины все же располагалась в обителях, живя за счет подаяния, собранного отцами-квестарями, то «босые кармелиты» соблюдали устав бродяжничества в строгости. Немногие здоровяки выдерживали тяготы странствий, нищенствования, скудной еды, а хрупкий, снедаемый изнутри Мустон меньше всего походил на человека, приспособленного к жизни бродячей собаки.

Отец ошибался.

В миру Мустон Грингонне, а в последние восемь лет – декан[41] Белого капитула, фратер Гонорий умел переносить тяготы без стона. К себе он относился куда безжалостней, чем позднее – к другим.

Дар нового монаха рассуждать и делать выводы оказался бесценным. Деканом он стал необычайно рано: через шесть лет после пострига. За годы его деканства дело постижения Обряда двинулось дальше, чем за все время существования Белого капитула. Первым толчком для фратера Гонория, тщательно изучившего архивы капитула, послужил отрывок из «Деяний Святых апостолов»:

«И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать. Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием…»

Многим была известна способность Душегубов «с каждым говорить его наречием». Но, поскольку Гонорий никак не мог признать за последними апостольских качеств, он предположил иное. Сперва запахло серой: козни дьявола, лихо прикидывающегося святым благодетелем. Поразмыслив, кармелит отверг эту версию. Среди гильдейцев числилась малая толика лиц духовного сословия, вплоть до самых высокопоставленных. Снимая обвинение в связи с врагом рода человеческого. А сама кличка «Душегуб» ни о чем не говорила: в народе могли обозвать и похлеще, будь ты хоть наместник престола Св. Петра. К счастью, в Белом капитуле собрались не фанатики, а прагматики, четко осознающие задачу. Их устраивал не костер, а знание: где отыскать дрова и как зажечь огонь.

«Значит, дело рук человеческих», – кивнул фратер Гонорий.

«Что нашел один, найдет и другой», – решил фратер Гонорий.

«Искать надо там, где еще не искали», – подвел он итог.

И на заседании Белого капитула сперва посоветовал прекратить секретные труды алхимиков в рясах, ищущих сокрытую Гильдией «тинктуру адептов», она же Магистерий, как деятельность пустую, лишенную перспективы. «Что взамен?» – спросили братья. Взамен Гонорий предложил вернуться к истоку, заново разложив по полочкам сведения о членах Гильдии. Нынешних и прошлых, живых и мертвых. У кармелита уже начала складываться некая связь между обрывками знаний. Единственное, что смущало дотошного монаха, – постоянное чувство растерянности от фразы: «И явились им разделяющиеся языки…»

Чем-то цитата из «Деяний…» перекликалась с цитатой из Ветхого Завета: «Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого…»

Но холодный рассудок Гонория тщетно старался понять: чем?