А вот почему мост за селом через ручей все называют «Донин мост»?

Вспомнила об этом Мария Ивановна, спросила ребят:

— А Донин мост? Почему его так назвали? Уж не в честь ли тети Маши?

— Не-е! Я уже спрашивал у нее, — сказал Ваня Горохов. — Она говорит, до войны еще так называли.

Надя предложила:

— Надо у Гордея Васильевича спросить. Он в селе самый старый. Столько историй знает!

Гордея Васильевича в шутку зовут начальником паромной переправы. Всю жизнь на перевозе работал. Ребята иногда заходили к нему в землянку, что прилепилась к самому берегу. Сказки начнет рассказывать — заслушаешься. А вот про Донин мост ни разу не спрашивали, и в голову не приходило.

Через день, возвращаясь с сенокоса из-за реки, ребята встретили на берегу Гордея Васильевича. Он спросил:

— Ну, работнички, много накосили?

— Много… Смотри, мозоли на руках… — Ребята показали свои ладони. А Ваня Горохов спросил:

— Дедушка Гордей! А вы знаете, почему этот мост Дониным называется?

— А-а-а, — протянул старик. — Так вы зайдите к Марии Егоровне. Она вам все, как есть, объяснит. Ведь Матвей Захарович Донин был ей мужем…

Тетю Машу пригласили в школу. Вошла она в зал, растерялась: полно учеников, а за столом директор, учителя… И ее к столу пригласили, потом попросили рассказать о муже.

Тетя Маша успокоилась, отпила воды из стакана, промокнула глаза уголком платка, поклонилась:

— Спасибо, добрые люди, что вспомнили Матвея Захаровича. Когда убили его кулаки, то в том же году в центре села, где колхозный рынок, памятник ему поставили. Простенький, деревянный. Ну, не памятник — пирамидку. Да с годами она разрушилась. А потом — война… Тут уж новые пирамидки вырастать стали, да столько их, что про старые позабыли вроде.

И рассказала тетя Маша, каким был Матвей Захарович и за что кулаки его ненавидели.

Когда коллективизация начиналась, Матвей Захарович, сын батрака, был уже коммунистом и партия послала его в это село организовать колхоз.

— Беднота сразу за ним пошла, — говорила тетя Маша. — Кто победнее, те прямо на собрании записались в колхоз. Матвея Захаровича избрали председателем. Ну, а кулакам не по духу это пришлось. Как-то сидим за столом, ужинаем. Ребятишки спать полегли. И вдруг снаружи — выстрел, стекла полетели. Погасла лампа. Я закричала, зову Матвея — не убит ли. К счастью, промахнулись злодеи. Матвей выскочил за дверь. Я кричу: «Куда ты, один-то!» А он и слушать не хочет. Добежал до конюшни да на коня. Наган у него был при себе. Настиг троих у реки. На том вот месте, где сейчас мост. Он с коня спрыгнул, арестовать их хотел. Да один же был-то! Одолели его кулаки, убили, да так спрятали тело, что едва нашли мы. Поймали убийц, однако, арестовали. А мост с той поры так и стали Дониным называть…

В зале тишина. Голос старой женщины хорошо слышен каждому:

— Перед войной колхозом руководил наш старший сын Федя. Как началась война, заявление написал: хочу на фронт, мол. В районе не отпускают, спрашивают: «А кто председателем будет?» Он и говорит: «Мамашу мою рекомендуйте, все согласятся». Ну, да что обо мне-то… Так по его и вышло.

— Тетя Маша! Еще и про себя расскажите! — послышались голоса.

— В сорок втором году зимой прислали мне похоронную на Федю. Прочитала я — да так и подкосилась. Спасибо, люди у нас хорошие, помогли… После из части письмо пришло. Товарищи Федины писали. Вот оно, письмо это…

Тетя Маша достала из кармана сверточек, развернула.

— Может, прочитает кто? Глаза у меня уж не те, да и разволновалась, как вспомнила.

Читать дали Наде Скворцовой. Зазвенел ее звонкий голосок: «Дорогая Мария Егоровна! Мама ты наша родная! Мы знаем, как вам горько сейчас. И утешить не в силах. Одно только скажем — настоящего сына вы вырастили. Знайте, что подвиг он совершил большой. Надо было огонь нашей артиллерии корректировать. Он устроил наблюдательный пункт на самой передовой, стал передавать команды. А немцы в это время прорвались, окружили его. Федор Матвеевич стрелял до последнего патрона. Потом, когда уж ни одного не осталось, подождал, пока фашисты поближе подойдут. Ранен он был, но собрал последние силы и, когда враги окружили его, взорвал гранату. И себя и фашистов похоронил…»

На следующий день школьники строем пришли к правлению колхоза. Учительница, Мария Ивановна, сказала председателю и членам правления:

— Мы решили восстановить памятник первому председателю нашего колхоза. Сами сделаем его, только помогите материалами…

Теперь, закончив работу на колхозном лугу или в поле, ребята спешили к центру села, где строили постамент. А в школьной мастерской трудился Вася Виноградов — начинающий скульптор. Он сделал бюст, и старики признали, что Матвея Захаровича, пожалуй, можно узнать. Кто-то предложил поставить рядом и бюст его сына — Федора.

И вот стоит в центре села памятник отцу и сыну. А к Донину мосту привезли ребята большой камень. Месяца два тесали его. Высекли всего четыре слова: «Пуля бессильна перед тобой».

Так нашли ребята героев в своем селе, далеком от мест, где проходил фронт. Оживили они память о людях, отдавших свою жизнь за них, за их счастливое будущее. А теперь продолжают поиски других героев. Конечно, они найдут имена тех, кому еще надо воздвигнуть памятники.

Поезд летит в темноту. Колеса монотонно отбивают чечетку на стыках рельсов. Много суток идет эшелон с людьми, в состав которого включены и платформы с важным воинским грузом. На одной из них — часовой. Свежий ветер бьет ему в лицо, летят навстречу огромные мачты электропередач, придерживая на своих могучих плечах провода. Поезд то бежит по высокой насыпи, то ныряет в лощину. Будто гигантская игла прошивает перелески, скрывается в толще лесных массивов.

Солдат поправляет карабин, щурит глаза от прохладного сентябрьского ветра.

— Смот-ри, смот-ри, смот-ри, — отстукивают колеса.

Вокруг — ни души. Часовой — на посту. Все в порядке. Только звездочка скрылась за тучей. Днем солнце светило, а сейчас похолодало. Дождь будет. И правда, вот уже первые капли забарабанили по плащу. Одна, холодная, попала на шею, стекла за воротник. Солдат зябко повел плечами. Парень хлипковат с виду, о таком не скажешь, что богатырь. Даже наоборот: самый короткий ремень ему впору, самая узкая гимнастерка — его. Подвижное, маленькое лицо. Но уж зато взял высотой! Сослуживцы удивляются, как он на лыжах бегает, даже спортивный разряд имеет.

А колеса стучат:

— Смот-ри, смот-ри, смот-ри…

Но комсомолец Геннадий Миронов не впервые на этом подвижном посту. Сын солдата, прошедшего боевой путь до Берлина, участника боев на Дальнем Востоке, Геннадий тоже, как отец, исколесил многие районы, тысячи километров за его спиной. Для него эта ночь — обыкновенная служба, хотя и в ней можно найти и романтику, и глубокий смысл. Вспомнилось, как увлеченно рассказывал об этой службе заместитель командира по политической части майор Железнов. Солдат несет службу, а перед ним — вся Родина на виду: шумные города, новостройки, бескрайние поля, тайга… Широка, красива, богата Родина, которой служит солдат!

Есть в его службе и свои трудности: по многу дней длятся рейсы. Мелькают станции, города, а ты — ни в кино, ни в увольнение… И — ни одного письмеца, пока не возвратишься в родную часть. Да когда это будет?

Поезд замедляет ход. Останавливается на разъезде. С подножки соседнего вагона кто-то спрыгнул. Ага, сержант Константин Смирнов. Командир отделения. Он ответственный за охрану груза, за часовых. А всего-то их четверо в этом рейсе. Сержант спросил:

— Не замерз? До следующей станции далеко.

— Ничего.

— Ну смотри.

Сержант скрылся в вагоне, громыхнул дверью. И снова поезд мчится в темноту. Мелькают высокие пролеты моста. Грохот усиливается, когда через несколько минут платформа ныряет в туннель.

До смены еще далеко, но стоять хоть всю ночь можно. Зимой хуже: и в тулупе, а мороз все равно пробирает до костей. Машины, словно ледяные глыбы, стоят на платформе. Брезент заиндевел… Прыгай не прыгай — все равно не согреешься. Вот уж когда остановки ждешь как манны небесной! Но тогда кажется, что поезд ползет медленно, будто черный червяк, по заснеженному, белому полю.