Шопен с трудом дотянул до летних дней. Аврора раньше его уехала в Ноган. Он оставался в Париже, чтобы договориться с издателем о напечатании своей «Колыбельной» и исполнить несколько поручений Авроры. Доверяя его вкусу, она просила выбрать для нее материи на платье, что он и выполнил с горделивой и горькой нежностью.

В магазине он встретил обеих сестер Дельфины Потоцкой. Людмила Бово спросила его с чуть заметным, но хорошо рассчитанным удивлением: – Разве вы не едете в этом году в Ноган? – А Натали осведомилась, не собирается ли он менять свою квартиру. И при этом смотрела на него во все глаза.

В Ногане, как всегда, было многолюдно. Аврора торопилась закончить свой роман и, может быть, впервые за много лет чувствовала себя в Ногане точно в гостях. Здесь и временем и образом жизни полновластно распоряжалась Соланж. Она пуще прежнего преследовала свою кузину, не из зависти – она не допускала мысли о соперницах, – но потому что за кузину заступались Морис и сама Жорж Санд. Огюстина уже не казалась такой невозмутимой, как в Прошлом году, и глаза у нее были красны от слез, но она верила в Жорж Санд, которая обещала Титине никогда не покинуть ее.

Соланж доставляло особенное удовольствие злить Аврору, причинять ей боль, и она тайком нащупывала чувствительные места, которые можно было наверняка ранить. Ее мать была необыкновенной женщиной, но Соланж предполагала, что есть вещи, равно неприятные и тяжелые для каждой женщины. Аврора была уязвима, уже становилась уязвимой.

– Ты напрасно работаешь по ночам, мама! – говорила Соланж при гостях. – В твоем возрасте это опасно!

– Ничего, я долго проживу! – с улыбкой отвечала Аврора.

– Все-таки подумай! Тебе не двадцать лет! И не тридцать! И даже не сорок!

В другой раз в гостиной, после пения Полины Виардо, она сказала:

– И к чему такой яркий свет? Это губительно для мамы! Разве тебе можно показываться в таком освещении? Да еще рядом с Полиной!

– Зато милочке Полине соседство со мной будет выгодно, – отшутилась Аврора, оставаясь на своем месте.

Когда гости разошлись, Соланж сказала Шопену:

– По-моему, вы непременно должны влюбиться в Полину Виардо!

– Я ее очень люблю.

– Да, как музыкантшу. Но она, кроме того, интересна и очень молода. А молодость – это сила! Неужели вы остались бы равнодушны к вниманию молодой и красивой женщины?

– Конечно, нет, Соль, но я слишком привязан к вашей матери, чтобы другое стало серьезным.

– Странно!

– …Теперь старухи побеждают молодых, – говорила Соланж Морису. – Она еще будет иметь романы, вот увидишь!

– Это кто «она»? – с неудовольствием спрашивал Морис.

– Она – Лелия, Индиана… Морис вспыхивал:

– Как ты смеешь называть маму «оной»! Да еще старухой? У великих людей нет возраста! Она моложе тебя, если хочешь знать!

– Я и говорю: она себя еще покажет!

Ей долго не удавалось спровоцировать Аврору на какую-нибудь грубую сцену; когда же, не выдержав нападок на Огастину, Жорж Санд вышла из себя и громко выбранила дочь, Соланж закинула назад голову и язвительно произнесла:

– Ага, значит, и утонченные натуры не могут забыть швейный магазин!

Это был намек на профессию матери Жорж Санд.

Подобные разговоры возобновлялись. Авроре были тяжелы не столько сами выходки Соланж, сколько угадываемое настойчивое стремление дочери причинить ей боль, унизить ее в глазах других людей.

– Ты играешь на руку моим врагам, – сказала она однажды. – Пойми: они будут вдвойне торжествовать, видя, как в моей собственной семье всходят семена раздора!

– Ах, они обо всем узнают еще раньше, – отвечала Соланж, – они читают романы Жорж Санд!

О Шопене они почти никогда не говорили, но в последнее время Соланж осмелела и приготовилась к новому нападению.

– Ты думаешь, он верен тебе? – говорила она матери. – Может быть, фактически, но мысленно… Поверь мне, если бы я только захотела…

Аврора не решалась оборвать дочь, боясь поселить в ней подозрение в ревности, но она сознавала, что и отшучиваться нельзя.

– Что у тебя за несчастный склад ума! Во всем видишь только уродливые стороны!

Соланж со смехом уходила, говоря:

– А вот проследи!

Аврора возвращалась к себе и долго не могла начать работу. Уже и другие намекали ей на это. Да и ничего тут нет удивительного. Соланж молода и хороша. И умеет нравиться, умеет покорять. У нее аристократические вкусы, стремление к изысканности, юмор. Это близко Шопену… Он всегда заступается за Соланж, даже когда она не права, и лицо у него бывает умиленное, какую бы выходку она ни учинила…

Весь вечер и часть ночи Аврора провела на террасе одна. Она ходила взад и вперед, отгоняя от себя злые мысли и удивляясь тому, насколько ревность живучее самой любви.

Она была в какой-то степени близка к истине. Дочь любимой женщины – это не просто чужая девушка. Шопен испытывал нежность к Соланж, оттого, думал он, что она была нелюбимым ребенком в семье. Он не обвинял ее в дурном характере: она ожесточилась невольно. Но главным образом она привлекала его тем, что она дочь Авроры. Соланж не походила на мать ни наружностью, ни нравом. Но у нее был голос Авроры, ее глаза, такие же обильные, роскошные, хотя и белокурые, волосы, такие же мягкие, маленькие руки. И он представлял себе их обеих в одном лице, он видел перед собой юную Аврору, которую он не знал, но которую мог любить всей силой души. Ведь эта Аврора еще не знала дурных влияний, с ней он мог быть безмятежно счастлив…

Эта опасная иллюзия, которой он поддавался без борьбы, была тем не менее совершенно безгрешна. Он понимал всю бесплодность любви к фантому, а живая Соль сама по себе не была предметом его мечтаний. Его ничуть не покоробило и не опечалило известие о ее сближении с молодым Виктором де Лепрадом, гостившим в то лето в Ногане, юношей, которого она совершенно поработила. Шопен сам сказал Авроре, что это была бы подходящая партия.

Аврора была не на шутку озабочена будущностью Соланж. Ее пугала самоуверенность дочери, приступы злобы, ранняя чувственность, вернее – тщеславное стремление пробуждать чувственность в других, нездоровое любопытство к темным сторонам жизни. Еще два года тому назад, когда Соланж исполнилось только шестнадцать лет, Аврора уже задумывалась над ее судьбой и однажды, в присутствии мадам Марлиани и Мориса, воскликнула:

– Ах, выдать бы ее замуж поскорее!

– Как? – встрепенулась мадам Марлиани. – И это говорит свободолюбивая Жорж Санд, непримиримый враг брачных цепей? Вы хотите, чтобы ваша дочь пошла по торной дороге?

– Торная дорога – это ее спасение. Свобода для таких натур крайне опасна. И она сама, получив свободу, станет опасна для других. Дайте ей в руки нож – и она поспешит кого-нибудь зарезать. Может быть, меня.

Госпожа Марлиани сочла эти слова кощунственными и стала успокаивать подругу, но Аврора уже прониклась убеждением в полной неисправимости Соланж.

– Поверьте, я достаточно настрадалась, прежде чем пришла к такому ужасному выводу. Но подыскать ей жениха будет нелегко. Хорошего человека она сломает, ей претят глубокие, честные натуры. – Ей нужен кентавр, – сказал Морис.

Задумываясь о судьбе Соланж, Аврора не хуже любой мещанской матери подыскивала себе зятя. Одно время ей хотелось устроить брак дочери с Луи Бланом, но Соланж категорически отвергла эту кандидатуру. Вообще она была не из тех девушек, чью судьбу устраивают родители. Молодой де Лепрад нравился ей главным образом потому, что он принадлежал к знатному роду. К его огорчению, родители и слышать не хотели о браке сына с девушкой из такой семьи. Они не были поклонниками Жорж Санд, они возмущались ею. Но желание привести Соланж к пристани и успокоиться хотя бы на этот счет заставило Аврору – уже не в первый раз – изменить себе. Все лето в Ногане прошло под знаком добропорядочности, все должно было произвести впечатление размеренной, трезвой, благоустроенной помещичьей жизни добродетельной семьи, которая не затронута и никогда не была затронута никакими страстями. Соланж умела «пускать пыль в глаза» аристократическими манерами, она знакомила жениха с генеалогией Дюпенов – ее предков по отцу. Авроре с ее огромным житейским опытом и талантом ничего не стоило великолепно изобразить даму из высшего общества, чей литературный талант нисколько не мешает утонченности манер и величавой осанке. Все гости, могущие хоть немного скомпрометировать семейство в глазах будущего родственника, были на время устранены. Дядюшке Шатирону было прямо велено не показываться в Ногане. Морис во всем поддерживал Аврору: замужество Соланж совпадало и с его интересами. Таким образом, в ноганском доме установилось довольно длительное перемирие.