Все открытое пространство перед домом заполняло море разгневанных лиц. Некоторые орали:

– Любительница индейцев! Выводи эту индианку! Это она убила проповедника Смита!

Прокатился шум общего согласия, грозные слова повторялись снова и снова. Глубоко в толпе в низко надвинутом на лоб котелке стоял Грэхем Скоффилд. «Они все животные! – кричал он, пытаясь расшевелить чернь. – Им нельзя верить! Мы не будем в безопасности, пока все индейцы на территории Дакоты не будут мертвы!» Каждый его возглас вызывал одобрение толпы.

Мэдди хладнокровно направила винтовку в воздух и нажала на курок. Потом снова и снова. Когда толпа умолкла, она направила винтовку на людей и заорала:

– У вас у всех не больше мозгов, чем у одного мула! Моя сестра не угрожает ни вам, ни кому-либо еще! Она член моей семьи и мирный человек и так же, как и вы, имеет право жить в Дидвуде, а может быть, и больше прав: ее предки жили в Черных Холмах задолго до того, как сюда вторглись наши безумные белые лица. А теперь, если вы не хотите, чтобы я стреляла прямо в вас, я предлагаю вам поджать хвосты и бежать из наших владений, да побыстрее!

С этими словами она взвела курок и смотрела, как толпа постепенно начала отступать. Их ворчание постепенно стихло, и некоторые, уходя, даже извинялись перед ней. Вернувшись в дом, она поставила винтовку и подошла к диванчику. Отец улыбался ей со слезами на глазах. Мэдди крепко обняла его и, повернувшись, обняла и сестру.

– Добро пожаловать в нашу семью, Улыбка Солнца, – прошептала она, прижавшись к ней щекой. – С нами ты будешь в безопасности до тех пор, пока пожелаешь остаться.

Мэдди была уверена, что не ошиблась в чувстве, с которым Улыбка Солнца крепко обняла ее в ответ.

«Сам рай не мог бы быть более возвышенным, чем наша жизнь», – подумала Мэдди. Ее сердце ласкало каждое слово, возникающее в ее голове. В первые дни своего брака с Лисом она ждала, что радость затихнет, и все же, чем больше она любила, тем больше, казалось ей, может выдержать ее сердце. Мэдди и Лис оба понимали, что владеют бесценным сокровищем, и у них хватало разума питать друг к другу огромную благодарность.

Уютно прижавшись к тонкой и длинной загорелой спине Лиса, Мэдди обняла его и целовала его в затылок, плечи и спину.

Ее рука ощущала его крепкие живот и бедра. Тело Лиса никогда не переставало изумлять и опьянять ее.

– Ваше Безумство, – пробормотал он, по-видимому во сне. – У меня клев. И очень хороший.

– Клев? – Мэдди приподнялась, опершись на локоть чтобы посмотреть на профиль мужа. Волосы его взъерошились на лбу, и вид у него был восхитительно мальчишеским и встревоженным. Мэдди знала, что Лис имеет привычку во сне делать неожиданные, ясные предположения. Иногда они были тревожными, эти плоды ночных кошмаров, но чаще ей было смешно, когда она слышала его слова.

– Что же у тебя клюет? Лис нахмурился:

– Я… – что? – Явно не желая расставаться со сном, он спрятал лицо в подушку.

Не в силах сдержаться, Мэдди пощекотала его плечо и провела рукой по точеной поверхности его спины и ягодиц.

Утреннее солнце согрело постель, и она сбросила одеяло. Через мгновение Лис повернул голову и приоткрыл один глаз.

– Я ловил рыбу, – обвиняющим тоном пробормотал он.

– О! – сверкая зелеными глазами, она еле сдерживала смех. – Понятно!

Лис делал вид, что ему вовсе не хочется обнимать ее, когда она заползла к нему в руки. Хриплым после сна голосом он пожаловался:

– Это была самая большая радужная форель, которую я когда-либо видел, и место чудесное – уединенный стремительный ручей высоко в Холмах, бодрящее утро, моя жена на берегу с обожанием наблюдала, как я вытаскиваю сильно бьющегося монстра. – Он вздохнул. – Она, должно быть, весила двадцать фунтов!

– Возможно ли это? – спросила Мэдди, прижавшись щекой к его сильной груди. – Радужная форель весом в двадцать фунтов?

– Дело не в этом! Это был сон, и я наслаждался каждым мгновением!

По солнцу он видел, что проспал слишком долго, но продолжал лежать на мягкой перине. Мэдди пощипывала его, а ее волосы мягким потоком огня, казалось, обжигали все его тело. В эти дни они словно пили из одного колодца радости, и Мэдди окружала его, как чарующий свет, заражая своим неослабевающим оптимизмом. Постепенно Лис начинал понимать, что все его дурные предчувствия бессмысленны, реален только настоящий момент. Женитьба на Мэдди сделала сказочным каждый его день, и он поймал себя на том, что все меньше и меньше беспокоится о будущем.

– Поздно, – наконец произнес он с сожалением. Одетая только в тонкую батистовую рубашку, окаймленную кружевом, Мэдди широко расставила его бедра и улыбнулась с доверчивой чувственностью. Она запрокинула голову, обмахнув волосами бедра Лиса, и стала стаскивать с себя рубашку, обнажив тонкую талию и пышную кремовую грудь.

– Ты ненасытна, – заявил Лис удивленно и возбужденно, протянув руку и коснувшись ее.

– Я не виновата, – ответила Мэдди, мурлыча под его пальцами. – Я ненасытна, потому что ты неотразим. Или, может быть, это постель! Ты заколдовал ее, когда мастерил?

– По-моему, мы сделали это вместе, в нашу брачную ночь, дорогая. – С этими словами он притянул ее к себе со сладостной, лихорадочной страстью.

К тому времени, как Лис и Мэдди оделись, поели и были готовы начать новый день, было уже почти десять часов. Сидя за столом и приканчивая вторую чашку кофе, Лис окинул взглядом дом, над которым в эти последние недели изрядно потрудилась Мэдди с усердием и любовью. Ее прикосновение чувствовалось везде: от цветов, украшающих жилище, до картинок на стенах, уютного маленького диванчика и другой мебели, заполнившей просторные комнаты. Многие вещи принадлежали ранее Колин Эвери, Стивен послал за многими крупными вещами, чтобы порадовать дочь. В доме появилось кресло-качалка с плетеным сиденьем из тростника, красивая ножная грелка для зимних вечеров, старинные серебряные подсвечники и прекрасный, расписанный от руки сундук с приданым – до сих пор не распакованный. Дом представлял собой счастливое сочетание фамильных вещей и тех, что вместе выбрали Мэдди и Лис. Когда бы Лис ни открывал дверь и переступал порог, его охватывало чувство благополучия и удовольствия.

Несмотря на всю занятость работой Лис, каждый раз уходя из дома, испытывал какое-то чувство грусти, тянущее его назад, домой.

Вот и теперь оно возникло, когда он встал и поставил пустую чашку. Мэдди прилагала много усилий, чтобы стать настоящей поварихой, и сейчас она подняла взгляд от готовящегося пирога.

– Ты не хотел бы съесть еще яйцо? Или ветчины? – спросила она.

Лис нежно покачал головой:

– Думаю, Титус отчаялся дождаться меня. Вероятна, он уже несколько часов на лесопилке, пока я нежился в постели, и давно наблюдает за постройкой.

– Он поймет, – улыбаясь, сказала она.

– На один момент. Ну, а теперь поцелуй меня, но не пытайся снова соблазнять…

Мэдди хлопнула его по руке, вытерла руки о передники шагнула в его объятья. Она проводила его до двери, снова поцеловала и осталась на крыльце посмотреть, как он уходит. День был захватывающим – стояло бабье лето с заморозками ночью.

Когда Лис направился к Уотсону, из дверей коттеджа выглянула Энни Сандей.

– Дэниэл, ты, знаешь ли, ленивее, чем имеешь на то право – снисходительно улыбнувшись, он остановился и поцеловал мать в щеку.

– К счастью, у меня есть ты, чтобы напоминать мне о моих недостатках.

– Не дерзи! – Энни Сандей погрозила сыну пальцем а спросила: – Как тебе понравились занавески?

Лис задумался, прежде чем до него дошло, что мать спрашивает о занавесках, которые они со Сьюзен 0'Хара помогли сшить Мэдди. Живые, легкие, полосатые, собранные в сборки, муслиновые занавески были повешены уже два дня назад. Как он понял, успех заключался не в занавесках, а в тех отношениях, которые Мэдди с таким трудом установила с его матерью за это короткое время. Как ни трудно было в это поверить, все три хозяйки ладили лучше чем он бы мог мечтать.