— Была там Наташа, медсестра! — сказал он таинственно, когда его похожая на мумию жена пошла к буфету за десертом.
В тему вклинивается старик-немец с соседнего стола:
«Я, Дитер Шульце, родился в 21-м во Фридрисхафене — том самом городе, где знаменитый граф Цеппелин стал строить дирижабли, еще в разгар Первой мировой. В 40-м, молодым и убежденным нацистом, я добровольно пошел на фронт и вскоре по убеждению вступил в СС. Я воевал почти 5 лет, из них три года на Восточном фронте, и был пленен в конце войны. Меня и тысячи других эсэсовцев кидали на смертные работы и в тюрьмы — в Минске, в Крыму, в Саратове. И каждый год — с 46-го по 50-й — я становился смертником. Обычно приговаривали группы по сто, по двести человек. К очередному юбилею советской власти эсэсовцев расстреливали. Но брали с большим запасом (ведь смертность), и тех, кто не входил в положенную цифру, бросали обратно в тюрьму. Наверное, я выходил к расстрелу раз пять, и каждый раз рулетка русской бюрократической машины меня щадила».
«Я помню эту ночь в керченской тюрьме. Приговоренный к смерти, я думал тогда: «Ну вот, луна и звезды, и жизни конец… ты понимаешь»?
— И после этого, — закончил бывший эсэсовец рассказ, — я никого так не люблю, как русских. Мне наплевать на всех этих американцев, французов, англичан, но русские — они ведь самые мне близкие… а капитан Петров в Сибири, который мне разрешил впервые, в 50-м, пойти к хорошей русской девушке — Наташе. (Все русские девушки — Наташи)? Пельмени, водка и Наташа… а также — ночь в Керчи, когда прощался с жизнью…
— О чем вы думаете? — Инна дотронулась до моего локтя.
— Да так! — Я вытащил фляжку из пиджака, висевшего у нее на плечах. Глотнул и предложил ей тоже. При свете луны она увидела — швейцарскую, потертой кожи фляжку, матовый отблеск металла и застонала: «Какая вещь шикарная!» Глотнула, хотя уверяла, что не пьет совсем.
Ночь, Порт-эль-Кантауи, полная луна. Спит бухта, спят немецкие туристы. Чуть слышно скрипят суда с бутафорски размалеванными Бармалеями.
— Я завтра рано утром уезжаю в Сахару, — сказала Инна. — с группой наших козлов-туристов. Так надо. Отправка — в восемь утра. Стоимость — 200 динаров с ночевкой. Хотите с нами?
Я с благодарностью поцеловал ей руку.
Ее история
Автобус везет нас в Сахару. На ней — джинсовые шортики, с бахромкой. Она задумчива, глаза с утра припухшие, полуприкрытые, сквозь майку видна ее крошечная грудь.
Покуда едем вдоль побережья, рассказывает о себе.
«Жизнь моя до всех российских путчей была, как у всех. Обычный дом, семья, где я росла. А также школа, двор, друзья. В том, навсегда ушедшем Ленинграде, мы жили советским общежитьем, а дома родители все говорили о духовном, об искусстве. В той жизни все было так спокойно, размеренно».
«Большое спасибо родителям, что отдали меня в художественную гимнастику, когда мне исполнилось 11 лет. Это выправило мою фигуру, привило самодисциплину. Вообще, спорт плох, он ломает человека. Но художественная гимнастика — другое, она для выправки фигуры незаменима».
Действительно, когда я увидел ее сзади, входящей в пенистые воды Хаммаметского залива, то был удивлен стройностью спины и ног, а также — упругой формой ягодиц — как мячики скакали они под тоненькой полоской бикини.
«Отец зарабатывал неплохо, и на лето мы уезжали семьей в Крым или Пицунду. К природе, морю, солнцу. Где отдыхали дружные народы СССР. Однако разные подходы к женщине мы ощущали и тогда. В Пицунде, когда мне исполнилось 16, меня чуть не украли грузины. Было это так: я вышла погулять на набережную у Международного центра, когда два грузина подъехали на «Ладе», затолкали в кабину».
«Спасло лишь то, что папа был недалеко. Он еле вырвал меня из их цепких рук, а те сказали: «Сама села, подумаешь!»
И я там был. В то лето 82-го, в Пицунде. Меня подвез из аэропорта в Адлере к Международному центру холеный грузин, он сидел за рулем вездехода «Нива», в непривычном костюме-сафари цвета беж. Пока ехали, высказывался на все темы не стесняясь — про Брежнева, про СССР и даже сослался на теософию Штайнера. Но мой вопрос, как его зовут, ответил коротко — Звиад Гамсахурдия — и укатил.
Гамсахурдия, поселок Лидзава, генеральская вдова — старуха Сучаева, в доме которой мы жили тогда — ученые из института Африки. Один сотрудник, специалист по Апартеиду, напившись, помочился вечером на любимую розу старухи. Был страшный скандал. Ему пришлось досрочно уехать. Что еще в это лето?
Израильское вторжение в Ливан, попытка продать джинсовую куртку за 50 рублей на местном рынке, постоянные перебранки грузин и абхазов.
И мой рассказ — «Черная магия». Я сочинил его у парапета в Международном центре, наверное, в тот день, когда грузины пытались похитить Инну. Этот рассказ стал для меня первым в цепи минималистских откровений, которые нашли на меня в то лето — последнее спокойное лето Советского Союза. Пока был жив товарищ Брежнев. Мы еще наслаждались дружбой народов, однако погрохатыванья грома доносились из-за горизонта.
Продолжает Инна (за окнами — трубы фосфатного комплекса в Сфаксе. Наверное, это самый неприятный отрезок нашего пути. Даже местные арабы ездят купаться за 70 километров отсюда. Проклятая промышленность, закройте люки и задвижки, господа!):
«В 17 я поступила на филфак (язык французский), а двадцати лет уже вышла замуж. Всего у меня было два мужа, я потратила них 8 лет жизни, и теперь считаю это большой для себя потерей. Мой первый муж — простой русский инженер — был по-своему человек удивительный. Гениальный электронщик, он мог собрать любую схему, и этим пользовались все коллеги. Однажды я сказала ему: «Ну почему ты, Петя, такой чудак? Не хватит ли служить другим? Давай работать на себя»!
«Началась Перестройка, и все мы сразу ощутили потребность в деньгах. Петя создал кооператив, но деньги не шли. Я тогда плюнула на этот брак, и мы расстались. И вот прошло 3 года, я была по новой замужем, когда он встретил меня у общих знакомых и сказал: «Послушай, Инна, я разбогатею. Вернись ко мне»! Я только рассмеялась в ответ. А через неделю он исчез с концами. Вот как это было: он взял у банка на фирму большой кредит — в районе полумиллиона долларов — приехал на машине в банк, забрал, и больше его никто не видел. Был розыск — не нашли. Ходили версии, что он убит, что то да сё. Однако я знала: он просто смылся с деньгами, ушел на дно и ждет меня. Хотя он понимал, что если его найдут, ему не жить».
«Год спустя я увидела его на Невском. Он силился подойти ко мне и что-то сказать. В глазах его было невыразимое страдание».
«Когда я направилась к нему, он махнул рукой и растворился в толпе».
«И со вторым мужем не сложилось. Красивый русский парень, Андрей. Но тоже слабак. Мы жили счастливо, но через год я начала его пилить: «Андрей, ну сделай что-то, ну где же деньги (а год уже был 93-й). Он думал-думал и придумал: решил печатать комиксы на русском. Идея эта неплохая, но он же — не профи. Нашел и типографию, и переводчика, осталось дело за деньгами. Была квартира у него — на финской границе, в Выборге, так он ее продал, не посоветовавшись, задешево, и деньги эти выкинул на комиксы. Конечно, погорел. Потом пришел ко мне и говорит: «Послушай, Инна, пропиши. Мне негде жить». Мы жили тогда в четырехкомнатной квартире дедушки, я только что ее приватизировала. На что я отвечаю: «Послушай, Андрей, я очень люблю тебя, но я тебе не верю. Ведь ты покинешь меня через пару лет, потребуешь развода, а в результате я окажусь в двухкомнатной квартире на окраине».
«Он начал хныкать, попрекать меня и даже плакать. Но я была тверда. Я знаю русских мужиков. Сейчас они хорошие, а завтра найдут другую бабу и будут тебя травить… Он плюнул и ушел. Изобразил обиду, стал ночевать у друга Васи, пить. Когда приходил, был просто отвратителен. Короче, я показала ему на дверь».
«Сейчас он стал почти что бомж. Живет у друга Васи, слоняется по подворотням… и изредка звонит. Я вешаю трубку, не отвечая».
