Слава вам, капитаны седых горизонтов!
(Москва, Выхино, 2002)
Смелости нет предела, но где предел наглости?
(там же)
Как он мог скатиться до такого? Всеми презираемый, нашел хату алкоголиков и там предался возлиянью. Пил день и ночь. За водкой выходила Наташка — блатная с Украины. А он тихо загибался в хате.
(«Намести Мира», Прага, 2004)
Достал фляжку, плеснул «Джек Дэниэльса» полон рот, резко обернулся к ним, глядя беспристрастно трезвыми глазами. Однако виски просачивалось сквозь уголки рта, пришлось все проглотить и смахнуть на хрен слезу. Пока проморгался, девки ушли.
(Севлаг, 1947)
Освежевали, прослезились, пошли дальше в тайгу. Заросшая торопа вела нас в непролазную чащу.
(Уссурийская тайга, 2001)
Стартовал на низком старте и коротком разбеге.
(там же)
Корявый палец на спусковом крючке, он видит с прищуром на мушке — горбатую фигурку на горизонте. Кто еще видит эту горбатую фигурку?
(Владивосток, 20 июня 2004)
Расколошматили посуду в ресторане «Сандро», поставили блин на уши все заведение. С криком: «Мы всех вас уделаем!» сели в «Ниссан-патрол» и покатили в бухту «Золотой рог».
(Лейпциг, 1987)
Розенталь-парк — громадная поляна с вековыми дубами. Обойдя ее до конца, я подошел к советскому консульству.
(Leipzig, Kickerlingsberg 18)
В консульстве меня встретил секретарь по культуре — маленький пухлый блондин. — Виктор Викторович, — ласково представился он. — А вы, товарищ Кресслер, хотите в Москву — учиться?
— Да. Мне бы не мешало в архивы Института Марксизма-Ленинизма.
— А вот и ладушки. Сейчас мы вам оформим.
(там же)
— Товарищ Кресслер! У меня к вам будет небольшая просьба. Задержитесь. Нам надо поговорить.
(Хмурый ноябрьский вечер)
Я ждал его около часу. В Мэдлер-пассаже я ждал его. Связной не появлялся.
(там же)
Спустился в Ауэрбахскеллер. Заказал айсбайн и пиво «Радебергер». Напрасно Фауст так играл со смертью.
(час спустя)
Я заметался по Мэдлер-пассажу. Заблудился среди двух сосен, как говорят в России. Где этот сраный связной? Где я? Почему не вижу?
(Jawohl!)
Er hat gerade noch acht Minuten Zeit. Die Uhr tickt. Господа, на выход!
(а есть ли выход?)
Великий фюрер вселенной! Дивизии, марширующие на смерть, приветствуют тебя, и эти нескончаемые толпы к горизонту, — приветствуют тебя! Взявшись дружно за руки, уходят к обрыву и падают, глядя на заходящее солнце… проклятая Чукотавиа! Чего она медлит?
(Антверпен, 1995)
— Боль не пройдет никогда! — сказал он. — Боль будет всегда, я никогда не забуду ее, сколько бы времени не прошло.
(вопрос)
Помнить-помнить всегда, или — признать факт утраты и начать жить заново-заново?
(ответ)
Есть только то, что есть, чего же нет, того и быть не может.
(не знаю)
Кто прошел через Россию и ушел в космос головой, пробив дырку в потолке, кто нажрался всякой дряни, накурился дури, тому Бог не судья и волк не товарищ.
(Тбилиси, июнь 2004)
Они остановили его лимузин на проспекте Руставели, окружили толпой и начали раскачивать. Сначала он улыбался, потом его лицо погрустнело, и наконец ему стало страшно. Они же скандировали: «Каха, Каха, отдай нам наши заводы, отдай нам наши дома! Проклятый приватизатор!»
(Лейпциг, 1987)
Проклятый партайгеноссе Ульрих!
(Орландо, Флорида, 1999)
А эти гномы америкосы — все консумируют. Когда же блин подавятся?
(уходят к горизонту)
Имманентные, стойкие, вечные.
(часовая витрина «Андреас Хубер», Мюнхен, 2002)
Такой же «Ролекс» был у лейтенанта Хильми под Асуаном. У всех русских в 70-х были «Сейко», на худой конец «Ситизен», а у него блин «Ролекс». Как можно после этого любить старую коптскую буржуазию? Однако теперь у наших — и «Вашерон Константин», и «Улисс Нарден» и даже «Корум». Дожили!
(Универмаг «Котва», Прага, 2004)
Почему у рожавших женщин белки окисляются? Что значит этот механизм? Ведь все равно живут дольше мужчин.
(там же)
Ей сорок, симпатичная, но я вижу на ее челе много проблем, и мне не хочется с этим связываться. Щелкает фотоаппаратиком, улыбается, но я вижу ее проблемы и удаляюсь в толпе. Не хочется связываться. Удаляюсь в толпе. Buy-buy, baba!
(там же)
Но почему белки окисляются?
(час спустя)
Сволочи! Перегрели в микроволновке пиццу. Теперь вот обжегся. Слизистую спалил, неприятно во рту. Теперь придется долго, очень долго полоскать рот. Лучше всего подойдет отвар хвоща и коры дуба.
(Прага, остановка И.П.Павлова, 2004)
От фигуративного в творчестве никуда не деться. Никогда не затронут эмоциально шары и кубики. Так устроен человек, он мыслит образами, и никуда от этого не деться.
(там же)
Но высший предел подлости — это инсталляции. Они блин подорвали веру в искусство своими кусками войлока и кала.
(там же)
Испещрю «блинами» весь текст. Тогда слабо не покажется. Звучать будет — современно.
Глава 7
(Прага, 1997)
— Какие вы подлые! — сказал таджик. — У вас убивают товарищей, а вы даже на похороны не приходите. Вы просто отморозки!
А что я мог ему сказать? Эмиграция в основной своей массе состоит из отморозков. Причем не только русская. Самый подлый тип, которого я встретил в Вене в 89-м, был перс. Этот Амир напрочь забыл основные заповеди Востока, а в злых глазках его горело одно желание: встать вровень с гяурами. При этом он очень любил вставлять слово «демократия».
(Прага, бордель «Оаза» на Смихове, 1996)
— Мой юный друг! — сказал Эдди, — вы слишком долго были за железным занавесом, вы не представляете сексуальных повадок народов мира. Возьмите испанцев, они не только старуху, они и дохлую корову трахнут. В них есть природная всеядность, их юмор построен на плоти и скабрезности.
(там же)
«А итальянцы — изображают великих любовников, хоть у самих стоит неважно. Они пытаются все это компенсировать горячим дыханием и языком. Их бабы страшно недовольны — когда же бросят они лизать и будут трахать? А те же итальянки — неряхи, одеты по моде и ходят в норке даже летом, но снизу никогда не моются».
(задумчивая пауза)
— А как же фламандцы и голландцы?
— Девчонки их не любят за жестокость. Они все тискают, щипают, мнут, пытаются добиться невозможного за сотню баксов.
— А русские?
— До революции в Европе их считали самыми разнузданными развратниками. О нынешних мнения расходятся. Часть девочек считает их хамами, часть — романтиками. Не исключено, что это — романтические хамы.
(вопрос к Николь, блондинке в клубе)
— Кого предпочитаете?
— Японцев: они неприхотливы в любви, кончают быстро и платят лучше всех.
— А немцы?
— Особый случай. Они садятся на кровать и начинают долго говорить. Их монолог невыносим, и мы, девчонки, думаем: «Уж лучше бы ты нас жестоко трахнул, унизил, но не пилил мозги!»
— А русские?
— Это романтические хамы!
(Боткинская больница, Москва, май 1973)
— Ну почему вы не наладите производство кока-колы, ну почему вы не наладите свой скотский быт? Мы жизнь кладем за эту идею, а вы нас подводите! — В глазах молодого коммуниста из Ирака зажглись бешеные огоньки. — Ну так же жить нельзя!
(там же)
А кто сказал, что нельзя? Мы все имеем в СССР право — на миску каши и место у параши.
(Москва, Воентехиздат, 1974)
В тот зимний вечер они оформили халтуру на подставное лицо — какого-то внештатного прыща — и получили сумму колоссальную — три тысячи рублей. Ее полагалось обмыть. Но так, чтобы никто не вякнул, что несолидно обмыли. Короче, облевали все кусты у кафе «Ласточка».
