— Ну же, Джед, миленький…

— Нет, тише, женщина. Должен напомнить тебе, что молвил апостол Саймон: «Господь сказал, но я отвернулся от него». Помнишь? Это то, что он молвил после того, как отказался от Авраама, умирающего Выразителя, колесованного на рыночной площади Набера. «И они привели Саймона на площадь»… вот как все было, помнишь?.. «на площадь, и Саймон сказал: «Я не знаю этого человека». И снова они спросили его, но он сказал: «Я не знаю этого человека»… А потом… помнишь?.. после этого, когда Саймона вздернули на дыбу в Наберской тюрьме, он сказал им другие слова, которые я упомянул: «Господь сказал, но я отвернулся от него». — Джед тяжело вздохнул. — Я такой же, друзья. Господь сказал, но я отвернулся от него. Молния поразит и вас тоже, если я буду с вами, когда она ударит. Я не хочу покидать вас, вы были так добры ко мне и мы всегда были друзьями, но это то, что я должен сделать, и…

— Но ты не сделаешь, — с плачем сказала Вайлет, — ты не сделаешь, потому что мы не отпустим тебя, ни я, ни Сэм, ни Дэви…

— Я недостоин, — скорбно сказал Джед. — Я погряз в грехе.

— Да нет же, ты не делал этого, — сказала Вайлет. — Ты всего лишь воткнул мне на пару минут, и мне это нравилось, мне наплевать, что ты скажешь, святой вроде тебя может делать это, оно не может быть грехом, это не честно, и вообще, даже если бы это и был грех, это я должна гореть…

— Ох, да замолчи же ты, женщина! Твои грехи простятся тебе, потому что твоя душа невинна, но мне, владеющему всем данным Господом знанием о добре и зле, мне нет прощения!

— Ладно, пойдем спустимся вниз и позавтракаем, прежде чем ты примешь какое-то решение.

— Ох, я не смогу проглотить ни кусочка.

— Черт подери! — сказала Вайлет, все еще плача. — Ты пойдешь вниз и съешь завтрак!

Паломники уже уселись завтракать — ни больше ни меньше чем беконом с яичницей. Благодаря сбережениям, которые Вайлет несла в своей котомке, мы могли позволить себе то же самое. Она на этом и настояла, в утешение Джеду, поскольку верила в теорию, очень популярную среди женщин, что девяносто процентов мужского горя проистекает исключительно от пустого желудка.

Столовая в «Черном Принце» была такой маленькой, что из одного ее конца можно было запросто доплюнуть до другого, и, судя по виду стен, многие прежние постояльцы именно так и поступали. Тут было всего пять столов. У немощного трактирщика имелась пара-тройка рабов для кухонных работ, но он, очевидно, не доверял им прислуживать за столами и делал это сам. Вспомнив наполненный аппетитными запахами, аккуратный и вместительный «Бык и Железо», я без труда запрезирал эту таверну — точь-в-точь как аристократ.

«Бык и Железо» был отличным кирпичным зданием, построенным, по меньшей мере, сто лет назад. Дело в том, что, когда его строили, вокруг было намного больше свободной земли, и после того, как из-за расширения городской территории была построена новая изгородь и цены на землю возросли, отец Старины Джона распродал большую ее часть с немалой выгодой. В «Быке и Железе» наверху было пятнадцать комнат для гостей, никак не меньше, не считая комнаты Старины Джона и Мамаши Робсон и комнаты Эмии, где я распрощался со своим детством. Внизу была огромная кухня с двумя кладовыми и отличным погребом и пивная, и большая столовая с дубовыми угольно-черными потолочными балками четырнадцати дюймов в ширину, и столы, за которыми могли свободно усесться тридцать человек и ни разу не задеть друг друга локтями. Возможно, лучше всего я запомнил прохладную пивную и картину над баром, настоящую, полную людей в странных одеждах, сидящих на крышах железнодорожных поездов, и других, пасущих автомобили или стреляющих бомбами, но все эти люди собрались там в восхищении от здоровущей обнаженной фигуры с огромными глазами и громадными грудями — точно полка под подбородком. Она сидела со скрещенными ногами, демонстрируя потрясающие белые зубы и принимая восхищение, так что сразу становилось понятно, что это изображение языческого фестиваля в честь Святой Бра в Былые Времена. На картине был разрешающий знак Церкви — колесо, иначе бы Старина Джон не имел права вывесить ее на всеобщее обозрение. Церковь не возражала против подобных предметов искусства в подобающем месте, если они не выходили за рамки приличий и благочестия и показывали Былые Времена как бурлящую клоаку омерзительных пороков.

Но «Черный Принц» в Ист-Перкунсвиле… Черт, единственной картиной здесь было пятно размером с мою голову на стене — там отвалилась штукатурка, и никто не вернул ее на место. Единственной приличной картиной, я хочу сказать. Разумеется, в сортире имелись и рисунки иного рода. В одной из книг Былых Времен упоминалось что-то в этом роде, найденное в раскопанных развалинах Помпеи — стиль нисколько не изменился.

Паломников было семеро — обычное число, потому что оно считается счастливым: у Авраама было семь апостолов, в неделе семь дней и так далее. К востоку от Гудзонова моря группы паломников часто достигают мест, менее священных, чем Набер. Обычно поклоняются местам, где, как говорят, побывал Авраам, читая свои проповеди, и эти группы, особенно в Нуине, крупнее по численности и часто более веселые и забавные. Странствующие студенты присоединяются к ним, чтобы попроказничать и просто ради компании, и такая группа может устроить действительно веселую суматоху. Группа в «Черном Принце» была иной — вне всякого сомнения, религия тут была на первом месте у всех, кроме Джерри. А при взгляде на его родителей становилось понятно, что и он наберется некоторой святости, когда они подойдут к Наберу. Другие паломники в группе слились в моей памяти в одну безликую массу — три женщины и один мужчина. Одна из женщина была молода и довольно красива, но все, что я помню о ней, это выражение робости на очень бледном лице… Думаю, одна из двух более старших женщин была ее матерью или тетей.

— Развалины, — сказал отец Фэй, — принадлежащие городу Былых Времен по имени Олбани, встреченные нами несколько дней назад возле современного селения с таким же именем, последние, которые мы увидим на пути к Наберу. Для такого худощавого человека он неплохо налегал на бекон. — Этот край, по которому мы сейчас проходим, в древние языческие времена был в основном сельскохозяйственным, так что не стоит ожидать никаких крупных памятников.

У отца Фэя был густой баритон, приятный и на удивление сильный. Он наводил меня на мысли о теплом меде, капающем на булочку, и когда я взглянул на паломников снова, чтоб мне сдохнуть, если они ели не булочки, настоящие кукурузные булочки, только что из печи, ибо я увидел поднимающийся пар, когда Джерри разрезал одну из них и шлепнул туда кусок масла

— В прошлом территория Катскила была более гористой, чек сейчас, продолжал отец Фэй.

— Я вот думаю, сэр, — подал голос отец Джерри. — В чем источник благосостояния Катскила. Изобилие в горной стране как то неожиданно.

Сэм пробормотал мне на ухо:

— Леваннон, судя по его акценту.

— Причина в его южных провинциях, — сказал отец Фэй. — Богатый сельскохозяйственный край к югу от гор, до самого устья великой реки Делавэр, которая, как я полагаю, служит границей между Катскилом и Пенном. Меня мучает совесть. Боюсь, я не показал вам наиболее поучительное в развалинах Олбани, поскольку меня всегда глубоко трогает грустное величие…

У Джерри, глядящего на меня теплыми странно вытаращенными глазами, похоже, было шило в заднице.

— …и достоинство древней разрушенной архитектуры, увиденной при отливе, — продолжал чесать языком отец Фэй. — А тем более, при лунном свете!..

— Ма, — позвал Джерри.

— Нам повезло оказаться там при свете луны. Будучи паломником, часто чувствуешь указующий перст небесной власти.

— Ма!

— Вон та дверь — ты отлично знаешь…

— Нет, мне не надо. Я хочу…

— Джерри, святой отец говорит.

— Все в порядке, мэм Джонас, — сказал отец Фэй с натренированным терпением. — Чего хочет мальчик?