Они направлялись в Святой Город Набер, как почти все группы паломников, которых можно было встретить к западу от Гудзонова моря; их белые одежды вкупе с черной рясой отца Фэя сразу говорили, кто они такие, и ни один солдат с любой стороны не осмелился бы потревожить их.

После того, как мы с Сэмом улеглись в свои постели и попробовали уснуть — тем же были заняты и Джед с Вайлет в своей комнате, — я услышал, что Джерри принимает ванну. Его ма, очевидно, настояла, чтобы слуги помогли ей поднять в комнату жестяную бадью и натаскать воды. Пацан наслаждался купанием и устроил адский шум — хохоча, плескаясь и отпуская дурацкие замечания, — можно было подумать, что бедная женщина моет короля бандитов. Потом снизу поднялся па; на миг повисла робкая тишина, послышался звонкий шлепок по мокрому заду, и впредь Джерри вел себя, как уж-жасно хороший мальчик.

Что касается нас с Сэмом, то наши койки очень скоро оказались чересчур избитыми и окровавленными, чтобы ими можно было воспользоваться. Мы бросили попытки заснуть, хорошенько перетряхнули одеяла и расстелили их на полу, надеясь, что вражеские силы потратят много времени на поиски, и мы успеем хоть чуть-чуть отдохнуть.

Душная летняя тьма жужжала и звенела голосами насекомых и лягушек, но я слышал и другой голос — и вовсе не лисица и не дикая кошка его подавала. В гостинице, окруженный сотней других тяжелых запахов, я не мог уловить смрад тигра, но я ощущал его присутствие. Я видел его снова и снова, таким, каким он был на своем камне в свете позднего летнего дня, и знал, что он где-то здесь, в темноте, и возможно, совсем недалеко.

Когда, наконец, он подал голос, даже насекомые затихли на миг, как будто каждое безмозглое стрекочущее создание задрожало своим крошечным тельцем, спрашивая: «Что это было?»

Рык был резкий, короткий, грубый. Он кажется не слишком громким, но обладает хорошей способностью разноситься далеко и по всем закоулкам. Он никогда не длится слишком долго, и зверь не скоро повторяет его. Возможно, он рычит, чтобы до предательской дрожи испугать смельчаков. Его рык слишком всепроникающ, слишком басовит, и ваше сердце слишком сильно сжимается и дрожит, чтобы вы могли составить себе верное представление о его местоположении. В ту ночь он мог находиться в полумиле от нас, а мог — и в самой деревне, шагая по одной из темных улиц, тяжелый, спокойный и готовый убивать. Я подкрался к окну, робко, как будто внутри этого здания издаваемый мною шум мог подвергнуть меня же опасности. В темноте раздался голос Сэма:

— Похоже, поганец где-то поблизости.

Я слышал, как он шевельнулся и приподнялся на локтях, прислушиваясь к ночи — точно так же, как и я сам.

Тигр больше не подал голоса, зато в соседней комнате неожиданно вскрикнула Вайлет:

— Ох, Джед! Ох, ох…

Ее возглас был заглушен ритмичным скрипом койки, а затем раздался тяжелый удар, точно деревянная рама грохнула о стену; на миг-другой стало слышно, как Джед стонет, точно раб под плетьми, и Сэм сказал вполголоса:

— Черт бы меня побрал!

Вскоре за стеной все затихло — по крайней мере, до нас не доносилось ни звука. Сэм подошел к окну и пробормотал:

— Забавно… Не думал, что он может.

— Только один раз… Вайлет говорила мне. Только один раз, с той шлюхой из Кингстона, о которой он так часто рассказывает.

— Да, мне она говорила то же самое.

Я чувствовал, что Сэм смотрит на меня сквозь тьму добрым и изучающим взглядом. Потом он высунулся из окна, его лицо, тускло освещенное светом звезд, было обращено к темной деревне.

— Маленькая п…зда давала тебе, Джексон?

— Да.

Думаю, мое легкое смущение было результатом приютской выучки, смесью угрюмого ханжества и благочестия — этой клейкой дряни, которой человеческая раса так часто наказывает своих детей, ничуть не хуже, чем смолой и перьями.

Мы с Сэмом услышали, как где-то в деревне плачет ребенок, возможно, испуганный тигриным рыком; это было нескончаемое беспомощное хныканье, которое пытался успокоить усталый и добрый женский голос. Я слышал, как она говорила, где-то далеко, бесплотно, как будто слова сами по себе висели в темноте:

— Ну, малыш, он ведь не доберется до тебя…

Когда утром я оделся, до меня окончательно дошло (а подозрения закрались еще за ужином прошлым вечером), что не так-то это просто — разом превратиться из крепостного дворового мальчишки, самой низшей категории после рабов, в племянника длинноногого Мистера. Я совершил это чудо, разумеется, но это было не слишком большим утешением. За то, что притворяешься аристократом, положено суровое наказание — точно так же, как и крепостному дворовому мальчишке, напялившему белую набедренную повязку свободного человека. Я должен был потолковать с Сэмом о замечательной силе простой белой набедренной повязки, но он был больше заинтересован в практической стороне, нежели в заумной философии.

— Сдается мне, Джексон, ты должен постоянно следить за этими чертовыми мелочами. Например, не ковырять в носу и не вытирать его так громко рукой. По крайней мере, не делать это во время еды. Вчера вечером за ужином я не хотел тебе ничего говорить, когда эти паломники чавкали прямо у нас под носом.

— Ладно, — сказал я. — Просто у меня был насморк. И потом я видел, как джентльмены делали так же в «Быке и Железе».

— Есть старая поговорка: «У аристократов свои привилегии», но племянник Мистера — вовсе не такая важная птица, Джексон. И еще — придерживай язык. Например, когда вчера принесли ту забытую Богом копченую треску, которая воняла, как куча кошачьего дерьма… Так вот, аристократ, конечно же, сказал бы, чтобы ее унесли прочь, и сказал бы так, что надолго бы запомнили но… Когда за столом сидит целая шайка святых паломников, Джексон, он не станет орать: «Кто обосрал всю мою тарелку?» Он просто не станет так делать, Джексон.

— Прости, — сказал я мрачно; в ту ночь мне так и не удалось выспаться. Я не знал, что паломники так не говорят.

— Да нет, дело не в том, Джексон. На самом деле, я думаю, они тоже так делают, фигурально выражаясь. Но самое главное — то, что ты должен думать, как влияешь на молодежь, чума ее побери. Возьми хотя бы этого малыша Джерри. В следующий раз, когда его ма велит ему съесть что-то, от чего он не в восторге, спроси себя, что он сделает и скажет — если его па будет далеко и не сможет это услышать. Просто спроси себя.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Хотя он все равно засранец. Увы, я не мог унять Сэма, когда на него находило настроение читать лекции.

— Или, к примеру, бздение, Джексон. Обычные люди, вроде тебя или меня, не обратят на это внимания или просто посмеются, но если ты собираешься быть племянником Мистера, ты должен действовать немного по-другому. Если тебе нужно испортить воздух, не говори: «Ха, а разве нельзя?» Нет, сэр, ты должен напустить на себя печально-мечтательный вид и оглядеть всех остальных, как будто ты и представить не мог, что они могут совершить такую неприличную вещь.

Тут в комнату вошли Вайлет и Джед, и Сэм от меня отвязался. Джед выглядел хуже некуда — под глазами темные круги, как будто он всю ночь не спал; большие неуклюжие руки трясутся, — так что Вайлет, разумеется, беспокоилась о нем. Сэм вежливо осведомился о клопах, однако Джед, не слушая, посетовал:

Я всю ночь молился, но слово Божье осталось скрыто от меня.

Вайлет сказала:

— Ну, Джед…

И принялась гладить его руку, а он просто стоял — две сотни фунтов мрачности, огромная безобидная туша, выбитая из колеи, утратившая весь свой боевой дух. — Я должен покинуть вас, — сказал он, — неисправимый грешник.

Джед устало и тяжело опустился на мою койку. Я видел, как он смотрит в пол, и смутно удивился, обнаружив, что его рука лежит на моей котомке, на золотом горне, но он тут же убрал руку, как будто был недостоин касаться вещи, к которой притрагивались руки святого отшельника.

— И Господь сказал: я изрыгну тебя изо рта моего… вот что он сказал, это есть где-то в книге. И это не все…