— Ну, он сказал, что я первый, кого он видит за долгое время и кто был добр к нему, только вот черт… то есть, я хотел сказать, Боже мой, я ничего не сделал, только остановился и выслушал его. Он велел мне копать под тем навесом, показал — где, взять то, что я найду, и хранить это всю жизнь. Сказал, что это реликт из Былых Времен и что все мои грехи замолены, потому что он сделал это сам.

Помню, под конец я испугался размеров собственного вранья, так что мой голос задрожал. Джед и Вайлет приписали эту дрожь благоговению — если между враньем и благоговением есть какая-нибудь разница…

— Старый отшельник сказал, что Господь привел меня к этой штуковине из Былых Времен с условием, что я перестану сквернословить и так далее.

— Благослови его имя, Господи! И к нам тебя тоже привела Рука Всевышнего, чтобы мы помогли тебе перестать сквернословить. А что случилось потом?

Потом он… умер.

— Ты действительно присутствовал при этом святом преставлении?

— Да. Он благословил меня, снова сказал, где копать, а потом умер — прямо у меня на руках. — Я глянул в чащу, серьезный и смелый, и сглотнул. В конце концов, я в первый раз убивал отшельника. — Так что… так что я руками вырыл могилу для него, и… — я замолчал, внезапно почувствовав себя плохо, вспомнив дождь и то, что произошло на самом деле.

Но очень скоро — нашему мозгу в таких делах иногда совершенно не требуется время — я почувствовал, что тот солдат (который жил только во мне и нигде больше) был бы рад посмеяться вместе со мной над этим дурацким отшельником. Так что я смог продолжить почти без паузы:

— …и взял то, что нашел там, и ушел, вот и все.

Потом я показал им мой горн, но не осмелился сыграть на нем в такой близости от дороги. Джед и Вайлет испытывали слишком благоговейный трепет, чтобы отважиться дотронуться до него, но Сэм взял горн в руки и промолвил:

— Молодой человек мог бы и сыграть на нем. Позже, когда мы уселись за еду, я спросил:

— Среди людей, что участвовали в утреннем бою, я видел парня, что-то около семнадцати, темные волосы, серые глаза, ужасно вежливый… Вы не помните такого?

— Таких там было десятка два, — сказал Сэм, и Джед пробормотал что-то похожее. — Не знаешь, как его звали?

— Нет. Я нашел его уже после того, как бой закончился, и мы немного поговорили. Я ничем не смог ему помочь.

— Он был тяжело ранен? — спросила Вайлет. — Умер?

— Да. И я так и не узнал его имени.

— Он умер при Церкви? — спросил Джед.

— Мы не говорили о религии.

Джед погрустнел и выглядел потрясенным; я не сразу понял, в чем дело.

— Я так и не узнал его имени.

— Джексон, — бросил Сэм и протянул мне еще один кусок оленины.

Больше он не сказал ничего, потому что это могло бы потребовать от меня ответа. Позже, когда настала ночь и мы с Сэмом охраняли лагерь, я понял, что имел в виду Джед, задавая свой вопрос, и все, чему учили меня в детстве, всколыхнулось во мне темным бременем.

Верующий, принадлежащий к Святой Мурканской Церкви, перед смертью должен сделать то, что священники именуют исповедью, если он может говорить — или навеки отправится в ад. А если он забудет из-за боли или недуга, присутствующие должны напомнить ему. Меня этому учили, как и всех детей. Почему же мне и в голову это не пришло, когда умирал молодой солдат?

У меня были сомнения — что верно, то верно, — включая и сомнения относительно ада, но… А что если ад есть? Все остальные принимали его как данность…

Мы с Сэмом разожгли маленький костерок и прислонились к скатам оврага. Мне было почему-то мучительно больно видеть, как Джед и Вайлет исчезают в маленьком шалаше, который мы вместе сделали, хотя я знал, что они больше не будут разговаривать и вряд ли лягут вместе. Потом мне стал мерещиться мой сероглазый друг, корчащийся в яме с горячей смолой; его мозг, кипящий прямо в черепе, как любовно описывал нам отец Клэнс; и крик: «Почему ты не помог?»

Где-то на болоте все время тихо квакали лягушки, так что их кваканье превратилось в часть тишины; урчали голуби и время от времени гулко ухали филины. Когда, наконец, взошла луна, она казалась покрасневшей из-за дымки, которую мы заметили на закате, возможно, дыма от далеких боев на войне. Затем я обнаружил, что меня по уши занимает вопрос: «Откуда священники знают?»

Разве кто-нибудь когда-нибудь спускался на седьмой круг ада и видел, как прелюбодеев подвешивают за мошонки, чтобы отец Клэнс, выкатив глаза, потея и вздыхая, мог потом объяснять нам, как это делается? Откуда он знал?

А в других, менее важных делах разве не приходилось мне видеть людей, получающих удовольствие от власти над другими людьми только потому, что они знали или притворялись, что знали то, чего не знали другие? Милосердный ветер, да разве я сам сегодня не устроил такое же надувательство со своим проклятым отшельником?

Мог ли кто-то доказать мне, что вся эта тягомотина насчет ада и рая не была одной большой выдумкой?…

— В чем дело? — донесся до меня шепот Сэма.

Луна побелела, и его лицо было ясно видно. Я знал, что он не обидит меня и не рассердится, но все еще робел задать свой вопрос. А потом решился:

— Сэм, есть ли люди, которые не верят в ад?

Джексон, ты уверен, что это тот вопрос, который ты хочешь задать? У меня слишком мало ума, чтобы отвечать на такие вопросы.

Конечно, дело было не в самом вопросе; это был лишь способ снять тяжесть со своих плеч и переложить на его плечи.

— Я хочу сказать, Сэм… я что-то не очень в него верю. — Я много раз видел ад на земле, — сказал он, немного помолчав, но ты имел в виду не это.

— Нет, не это.

— Ну, те, кто с Церковью… я заметил, что верящие в него считают, что точно попадут на небеса. Взять вот старину Джеда, его не слишком заботит ад. Да, он верит в него, но мило договаривается с самим собой не думать об этом. Сомнения, Джексон?

— Ага. — Он молчал довольно долго, и я опять немного струхнул.

— Я и сам, кажется, всегда сомневался… Не боишься, что могу сказать священнику?

— А откуда вы знаете, что я не скажу?

— Думаю, просто знаю это, Джексон. В любом случае, будь я на твоем месте, прежде чем мотать себе душу, раздумывая о том, как тот солдат поджаривается в аду из-за несказанных слов, я бы лучше подумал, не священники ли выдумали все это безобразие.

Он доверял мне настолько, что у меня больше не было сомнений. Мы с Сэмом оба ужасные еретики, и с этим ничего не поделаешь. Помню, я даже подумал: «Если они захотят сжечь Сэма, им придется сжечь и меня вместе с ним». И пожалел, что не смогу высказать ничего такого вслух. Но потом мне в голову пришло, что, раз он без труда угадывает так много моих мыслей, то вряд ли пропустит и эту.

То, о чем я писал до сих пор, случилось за несколько дней до середины марта. К середине июня мы находились лишь в нескольких милях дальше, поскольку отыскали такое хорошее местечко, что скрывались там целых три месяца. Там рана Сэма окончательно зажила, хотя ему пришлось победить тяжелую инфекцию. Мы бездельничали, и я одолевал первые ступени обучения игре на золотом горне. Мы подолгу разговаривали и строили тысячи планов, и я постепенно взрослел.

Наше место было прохладной глубокой пещерой в холме, слегка похожей на ту, что была у меня раньше, но эта была низко в крутом склоне холма, в четырнадцати футах над уровнем земли. Из нее не было хорошего обзора, но она выходила на лес в низине — точно в огромную и тихую комнату. Укрытая от полуденного солнца, и без единого поселения вблизи, которое могло бы потревожить нас. Чтобы изучить окружающую местность, надо было всего лишь взобраться на соседнюю сторожевую сосну и оглядеться. С нее я ни разу не видел людей — только клочья дыма над какой-то маленькой уединенной деревушкой в шести милях к востоку от нас. Северо-Восточная дорога была еще на две мили дальше. Названия деревни мы не узнали. Во всяком случае, это не была деревушка Вилтон — мы проскользнули мимо нее еще до того, как наткнулись на пещеру.