Наконец, есть и еще одна возможность взглянуть и на последние века истории Запада, и на развитие Европейской цивилизации в целом, возможность, ставшая особо актуальной ныне — с наступлением эпохи «конца прогресса» (Ж.Гимпель) или «будущего без прогресса» (П.Шоню). Речь идет о рассмотрении европейской истории сквозь спирально‑циклическую призму; линейного времени — как развернутого участка цикла или, скажем, спирали, снимающей противоречие между линейностью и цикличностью — как Лист Мёбиуса снимает противоречие между конечностью и бесконечностью.

Обычно о цикличности (разумеется, не означающей ни абсолютного повторения, ни отсутствия количественно‑поступательного развития) говорят применительно к развитию азиатских цивилизаций. Для Европы же существует только «линейка». Таков наш интеллектуальный багаж. Однако при сохранении в целом такого подхода вполне можно увидеть прогресс в рамках циклов на Востоке (только этот «прогресс» будет, как заметил В.В.Крылов, мерилом упадка и застойности для самих циклов); цикличность или, по крайней мере, периодичность в линейном развитии Запада, самообновляющуюся фазовость истории России (Русской Системы) — при немалом числе отклонений и «поломок» во всех трех случаях.

Есть ли циклы в истории Европы, европейских стран?! Конечно, определенные циклы есть. Например, с середины XI до начала XIV в. Франция, Западная Европа испытали экономический и демографический подъем. Затем наступил спад, а после «Черной смерти» (эпидемия чумы в середине XIV в.) — провал. И хотя между 1320 и 1720 гг. во Франции произошли значительные изменения — прежде всего политические, Э. ле Руа Ладюри в ряде своих работ показал, что основные экономические, социальные и экологические параметры остались без изменений, и только к 1720 г. Франция оправилась от катастроф первой половины XIV в. и вернулась к уровню 1320 г. Аналогичную картину рисуют и другие исследователи.

Заглянув еще глубже в историю, мы увидим, что Западная Европа достигла позднеантичного (II–IV вв.) уровня развития лишь в IX–XI вв., т. е. перед нами уже не четырехсотлетний, семисотлетний провал, хроноклазм. Но можно забраться еще глубже и вместе специалистами по истории Древней Греции отметить регрессивную эволюцию, хроноклазм, между крито‑микенским миром XV–XIII до н. э. и греческим VII–VI вв. до н. э.

Но вот что интересно в циклах (периодах) европейской истории. В отличие от более или менее повторяющихся, хотя вовсе не идентичных, а разных циклов развития азиатских цивилизаций, скажем, смены в Китае периодов «шэн» (расцвет) и «шуай» (упадок), «чжи» (порядок) и «луань» (хаос), каждый новый подъем в Европе сопровождался установлением качественно новой социальной организации, основанной на принципиально иных принципах господства и эксплуатации, чем прежняя (хотя и связанной с ней негативной или позитивной преемственностью),[55] разработкой принципиально, качественно нового комплекса идей. При этом, достигая в определенный момент уровня развития прежней социальной системы (VII–VI вв. до н. э., XI–XI1 вв. н. э., XVIII в. н. э.), новая система затем в течение 200–300 лет делала колоссальный рывок, резко превосходя по предметно‑вещественным и, самое главное, энерго‑информационным объемам, потенциалам и достижениям предшествующую систему. Кроме того, каждая новая система европейского ряда охватывала большее пространство, чем предыдущая, но во времени существовала несколько меньше. Однако, несмотря на эти различия, определенная цикличность спиралевидного типа налицо.

Таким образом, излишне жесткое противопоставление циклического и линейного развития некорректно и ошибочно. Циклы пронизывают все, однако природа их может быть принципиально, качественно разной. Бывают циклы одноплоскостные, двумерные, а бывают объемные, трехмерные, с непосредственным выходом во Время и способностью манипулировать им, «менять на пространство» и наоборот. По‑видимому, есть внутрициклический прогресс без прогресса между циклами, а есть и вовсе без прогресса, без эволюции, а так сказать с изменениями и историей. Но со всей очевидностью есть целый поток исторического развития — субъектный, где налицо прогресс между циклами, точнее, между пиками, фазами расцвета в их развитии. Здесь субъект ломает обычную циклическую логику, выпрямляя спираль и выстраивая циклы в линейку. Но для такого выпрямления необходим фиксируемый в обществе субъект. Ведь прежде всего его развитие носит линейный характер, это оно подтягивает к себе традиционную системную цикличость.

Субъект — вот кто прочерчивает линию, простреливает Стрелой Времени циклы истории. Но и плата высока: линейное время, как и субъект — конечно, т. е. имеет конец; циклическое, — практически (в антропологическом смысле) бесконечно. Прочерчивая свою линию, субъект, однако, рано или поздно натыкается на объективный предел. Предел социальный — в смысле как данной социальной системы, так и социальности вообще. И предел биологический, природный — речь идет о степени независимости от природы, «внутренней» и «внешней», контроле над ней. В результате максимума остроты достигает внутреннее противоречие субъекта — между субъектностью как принципом господства целого над частями и его конкретной материальной и социальной (материально‑социальной) формой; между субъектностью и субъектом, между принципом (качеством) и его носителем, не позволяющим с определенного момента дальнейшее развитие субъекта по восходящей. С какого‑то момента носитель целостности Универсума лишается возможности наращивать целостный потенциал, становиться все более сложной целостной моделью мира — для этого необходимо устранить форму, истончить ее до принципа, слить с Универсумом, — что логически должно означать конец Субъекта. Здесь, на пороге фантастики (впрочем, фантастики ли?), нам следует остановиться, зафиксировав лишь еще раз, во‑первых, то, что субъект и субъектное развитие принципиально ограничены, предельны; во‑вторых, то, что с какого‑то момента у субъекта остается только внутренний Универсум, тоже, впрочем, не безграничный. И хотя поворот к себе, обращение внутрь себя может дать европейскому субъекту еще несколько столетий или даже тысячелетий инволюционного развития, сам такой сдвиг не может не принять форму острейшего культурно‑психологического кризиса, поскольку означает кардинальное изменение традиций европейской (христианской) субъектности. Сложность нынешней ситуации усугубляется тем, что своего предела — социального и планетарно‑биосферного — достигли одновременно Христианский Субъект и Капиталистическая Система. Их приход к этому финишу одновременен.

Теперь — о другом аспекте проблемы. В Европе за тридцать пять веков сменились не только цивилизации — Крито‑микенская, Античная, Европейская, но и три формации: рабовладение, феодализм, капитализм. Причем одна цивилизация — Европейская — была представлена двумя формами (фазами): феодальной и капиталистической, которые с точки зрения экономического, технического и экологического развития могут быть соотнесены друг с другом как «натуральная» и «торгово‑промышленная» (индустриальная) фазы. Но и две другие цивилизации тоже демонстрируют наличие двух различных (хотя различие это не носит столь острого, индустриального характера) фаз. Натурализацией характеризовались генезис, ранняя стадия и, естественно, упадок, который оказывался ренатурализацией. Эпохами ренатурализации, реварваризации были также «провалы» XII–VIII вв. до н. э., IV–IX вв. н. э., нач. XIV — нач. XVII в. Разумеется, «провалами» эти периоды можно именовать только с точки зрения того, что им предшествовало, а не сами по себе. Сами по себе это были нормальные фазы развития Европейской цивилизации как социоприродной, социопространственной системы.

Наличие указанной цикличности, спиральной периодичности в истории Европы не означает автоматически, что так будет всегда, включая «после капитализма». Отнюдь нет. Но это означает: в большей степени вероятно, чем нет, что цикл повторится и после капитализма, и потому логично ожидать относительного спада технического развития, «экологизацию» экономического развития, т. е. того, что по отношению к «буре и натиску» XIX–XX вв. будет казаться ренатурализацией (и будет ею).[56]