После двух тысяч лет существования христианства партикуляризация и хотя бы частичная коллективизация европейского христианского субъекта, например, на этнической, локалистской или экодвиженческой основе, на основе того или иного меньшинства — сексуального, религиозного — представляется социоинженерной задачей не из легких. Впрочем, национал‑социализм и коммунизм уже продемонстрировали попытку подобной социальной инженерии на узконациональной и узкоклассовой основах.
Вообще опыт большевиков и национал‑социалистов интересен, помимо прочего, с точки зрения экспериментов по выходу из капитализма и из современного общества, Модерна. Коммунизм был попыткой построить антикапитализм («посткапитализм») на универсалистской основе, иными словами, покинуть капитализм по универсалистским рельсам. Национал‑социалисты играли не только по другим правилам, но и на другом поле. Они хотели уйти не из капитализма (он сохранялся), а из современного (modern) общества и создать капиталистический социум и райх на партикуляристской, антиуниверсалистской основе. Отсюда — неприятие как христианства, так и либерализма и, естественно, либеральной (буржуазой) демократии.
Аналогичное неприятие было характерно и для советского коммунизма — с существенным, однако, нюансом. Коммунизм отрицал христианство и либерализм как частные формы универсализма с позиций другой частной (для коммунистов, естественно, единственной верной) формы универсализма же. Таким образом, по линии «универсализм — партикуляризм» советский коммунизм парадоксальным образом оказался ближе к западным демократиям, чем к национал‑социалистическому рейху. Однако, конечно же, не это определило то, что СССР и западные демократии оказались союзниками по антигитлеровской коалиции, а прежде всего два других фактора. Во‑первых, чисто геополитические и военно‑стратегические соображения, о чем говорили прямо Уинстон Черчилль и иносказательно Иосиф Сталин. Во‑вторых, тот факт, что СССР не был положительным элементом Капиталистической Системы, был вне ее, представляя антикапиталистическую мировую систему. Внутри самой Капиталистической Системы континентальная Германия представлялась для Великобритании и США большей угрозой, чем СССР, который был частью Капиталистической Системы лишь функционально‑негативно. СССР не был участником борьбы за гегемонию внутри Капиталистической Системы, «капиталистической мир‑экономики». В такой ситуации универсализм коммунизма стал лишь дополнительной идейной гирькой на чаше весов выбора.
Однако по линии «антикапитализм‑некапитализм» для CCCP были неприемлемы как союзники, так и «осевики» вместе взятые. Не вдаваясь в фактографию, отмечу принципиальную логическую справедливость изображения ситуации в хулимом ныне многими у нас и на Западе «Ледоколе» В.Суворова. Другое дело, что война, которая могла задумываться одной из сторон как мировая классовая, межсистемная, реально в истории оказалась внутрикапиталистической, внутрисистемной. Антикапитализм выступил на стороне одного капиталистического сегмента против другого, обеспечив своей демографической массой, пространством и готовностью ради победы пожертвовать огромной частью населения победу США в борьбе за гегемонию в «капиталистической мир‑экономике». То, что война получилась именно такой, свидетельствует не столько о торжестве случая (Сталин «опоздал» на две недели, и Гитлер будто бы упредил его), сколько о мощи Капиталистической Системы и железной хватке ее законов в первой половине XX в.: логика внутрикапиталистической борьбы оказалась сильнее, подмяла, подчинила себе, интериоризировала и раздробила логику борьбы коммунизма с Капиталистической Системой. Это — лучшая иллюстрация функциональности и негативизма, т. е. вторичности коммунизма по отношению к капитализму. Впрочем, военный, военно‑стратегический аспект взаимодействия Русской и Капиталистической Систем, коммунизма и капитализма — особая тема для отдельного разговора.
В обеих попытках (коммунистической и нацистской) экспериментирования с выходом за пределы капитализма и Современности были заключены свои внутренние противоречия — разной силы и разной степени соответствия XX в. В одном случае капитализм — универсально‑планетарная и универсалистская система — отрицался на универсалистской же основе, с ее использованием, но со знаком минус. В другом случае капитализм использовался для отрицания универсализма; антиуниверсализм становился идейной основой капиталистического общества германского рейха. Это внутреннее противоречие было в случае национал‑социализма значительно более острым и опасным для него, чем в случае коммунизма.
Во‑первых, сам коммунизм как система был в качестве особой зоны вынесен за рамки капитализма, находился вне ее, а национал‑социализм занял место в самом ядре, в самом сердце капиталистической мир‑экономики. Это была внутренняя для нее угроза, намного более опасная. Коммунизм не угрожал экономике капитализма непосредственно.
Во‑вторых, универсализм в значительно большей степени соответствовал функциональному капитализму XX в., самому этому веку как Великой Функциональной Эпохе. Национал‑социалистская идеология XX в. в целом не соответствовала. Она пришла слишком поздно (или слишком рано). Капитализм — универсальная система, у нее не может быть партикуляристской основы. Национал‑социализм — это капиталистический колосс на глиняных идейных ногах; капитализм, в который пускают по расово‑этническому принципу — только арийцев, не мог устоять. Ясно, что при прочих равных условиях такая система в XX в. более уязвима, чем те, чья идеология носит универсалистский характер. Помимо чисто военно‑экономических факторов это стало одной из причин поражения Германии. Для людей на Западе коммунизм — антидемократический универсализм — оказался более приемлемым, чем национал‑социализм, антидемократический партикуляризм, а Сталин более приемлемым, чем Гитлер. Разумеется, при этом не следует забывать и о том, что Гитлер был под боком, а Сталин — далеко, а потому казался менее опасным, т. е. о чистой геополитике, которая играла решающую роль в выборе союзников.
Формально‑логически партикуляристским должен был быть антикапитализм (т. е. коммунизм), а универсалистским — капитализм. Но история — не учебник формальной логики. Кроме того, коммунизм, будучи полным функциональным отрицанием капитализма, мог быть только универсализмом. Но с противоположным знаком. Национал‑социализм такую роскошь себе позволить не мог. Национал‑социалистский режим не выходил за рамки капитализма, капиталистической организации общества. Поэтому он мог выступать только как иной капитализм — не универсалистский, а антиуниверсалистский, партикуляристский. Отсюда — ловушка, угол, в который он себя и загнал.
Это, однако, не значит, что «этносоциализмы» (точнее «этнокоммунизмы») в принципе невозможны. Они возможны — на антикапиталистической основе. Или, скажем, в посткапиталистическом и постсовременном мире. «Беда» коммунистов и нацистов заключалась в том, что, живя в обществе, которое одновременно было современным и капиталистическим, они отрицали один из его важнейших интегральных аспектов с помощью другого: либо капитализма с помощью универсализма как формы Modernity, либо саму Современность на основе капитализма.
Коммунистическая стратегия отрицания, «коммунистическая отрицаловка», разумеется, в определенном геоэкономическом и геополитическом контексте, оказалась более успешной. Некапиталистический партикуляризм (или партикуляристский некапитализм) — вот по‑настоящему логичная формула общества XXI в., практический идейно‑политический путь в XXI в. Учитывая экологический кризис, это общество, помимо прочего, должно перестать быть природоборческим, что опять же ослабляет позиции христианского исторического субъекта.
Разумеется, все это — упражнения в логике истории. Но существует «история истории», она‑то и есть история. В любом случае, однако, посткалиталистический социум, чтобы состояться, должен будет решить противоречия не только капитализма, но и остальных систем, чей кризис вызвал капитализм, чьей иглой Кощеевой смерти он оказался. Вполне возможно — и скорее всего так и будет — не найдется одной‑единственной системы, модели, формы, способной решить, устранить противоречия всех потоков и систем, оказавшихся у одной черты. Наиболее вероятно наличие нескольких вариантов «постистории», «постразвития» (посткапиталистического, постсовременного и т. д.) как способов отрицания старого, как форм преодоления нескольких кризисов, кризисов нескольких целостностей. Едва ли всех, но, скажем, трех‑четырех в одном случае, двух‑трех в другом и т. д. Хотя в большей или меньшей степени новые системы должны будут реагировать на проблемы всех исторических целостностей, указанных в схеме. В любом случае разнообразный, пуантилистский и в то же время целостный в многообразии мир — как цельными кажутся издалека картины, выполненные в пуантилистской манере, — вот, скорее всего, облик XXI в.
