Мы оглянулись. За решетчатыми деревянными дверцами в дальнем конце помещения зажегся свет и в кабинках за ними появились три фигуры — скорее всего, они вошли из соседнего помещения, которое находилось по ту сторону стены. Это были лишь неясные, гуманоидных очертаний, силуэты на фоне решеток; они видели нас, но мы не могли полностью рассмотреть их.

Вместе с тем, я была практически уверена, что они — не люди. Возможно, это была лишь игра света и теней — но они казались чересчур высокими.

Один из них заговорил. Из динамика, вмонтированного в решетчатую дверь, раздался голос — глубокий и холодный, словно океанская пучина,

— Выражаем недовольство, — произнес он. — Вы должны были начинать совет без нас.

— Динь-дон, — бормотал Понтифик, — Дурачки-чки-чки…

Им все больше овладевало нервное возбуждение. Он хлопал в ладоши, его голова яростно тряслась. Похоже, он по-прежнему не мог сфокусировать взгляд на чем-то определенном. Внезапно я почувствовала вонь — кажется, он обделался. Два священника подошли, чтобы сделать укол ему в шею.

— Мы не начинали, — ответил Хоуди, поворачиваясь к решетчатым дверцам, — …потому что собрались совсем недавно. Понтифик только что прибыл, и мы дали ему время, чтобы устроиться. И никакие дела не делались и не будут делаться без вашего присутствия.

— Эта мелкая самка — и есть та, кого мы вызвали для испытания? — его голос был даже ниже, чем первый, если такое вообще возможно.

— Она заслуживает вашего внимания, — заверил Хоуди.

— Нет, — возразил первый. — Она — не темная душа. Даже когда носит ограничитель — мы измерили и увидели это. Она — всего лишь «пустая». Ваш поставщик ввел вас в заблуждение.

— И его следовало бы наказать за это, — подхватил второй.

— Полагаю, ее по крайней мере стОит испытать, — заметил Хоуди.

— Ты заставляешь нас терять время, мы теряем терпение, — произнесла третья фигура за решетчатой дверью.

— Молоко! — неожиданно завопил Понтифик. — Сотня тысяч серебряных глаз, и все смотрят вниз! Слово, которое значит «слово».

— Он точно здесь? — прорычала одна из теней. — Он испортит нам все дело. Он сумасшедший. Хватит испытывать наше терпение сво…

— Он видит, — ответил Хоуди, бесцеремонно прервав низкий голос собеседника. — Его разум освобожден от оков, потому что ему позволено видеть — и именно его зрение ведет нас. Будь он безумен или искажен, его, при всем уважении, не стали бы держать здесь, даже спрятав в святая святых Экклезиархии. Мы не стали бы терпеть его за то, что когда-то он был доблестнейшим из наших вождей. Мы воздаем ему почести, потому что он таков и сейчас. Он видит то, чего не можем видеть мы. Он — величайший из нас, и да будет вам стыдно за то, что вы не видите его подлинной сущности. Ваш повелитель понял бы ее вне всякого сомнения. Он измыслил бы новое слово, неповторимое, единственное в своем роде — чтобы почтить его.

— Не злоупотребляй… — начала одна из фигур.

— Ведите себя достойно, — парировал Хоуди. — Вы здесь потому, что мы вам позволили. Вы должны выполнять наши условия. Вы — всего лишь посредники. И иногда вы забываетесь.

— Тогда испытай ее, — согласилась первая тень. — Испытай, если хочешь. Докажи, что мы неправы. Но она — лгунья и мошенница. Это мы точно знаем.

— В самом деле? — с сомнением произнес Хоуди.

— Она говорит, что ее зовут Элизабета Биквин, — произнесла первая тень. — Элизабета Биквин была парией, неприкасаемой, и служила в свите инквизитора Грегора Эйзенхорна. Она родилась на Бонавентуре около 210 и умерла на Дюрере в 386, больше сотни лет назад.

Воцарилось молчание. Хоуди кашлянул, прочищая горло, и произнес:

— Это не относится к делу. Сколько миллионов человек в Империуме носят такое имя?

— А сколько из них утверждают, что они — неприкасаемые? — парировала тень.

— Мы проведем испытание, — ответил Хоуди. Экклезиархи, стоявшие вокруг, немедленно начали готовить помещение. Они передвинули пюпитры для чтения и вынесли книги. Я увидела, как Хоуди схватил за рукав пробегавшего мимо священника и произнес:

— Найди Блэкуордса. Приведи его вниз, к лестнице. Спроси, как он может прокомментировать эту информацию. Спроси насчет ее происхождения. И объясни, что Церковь не одобрит, если он попытается использовать отличную репутацию своего торгового дома, чтобы одурачить нас.

Священник кивнул и выбежал вон. Хоуди взглянул на меня.

— Не хочешь ничего сказать? — поинтересовался он.

— Только то, что знаю, как меня зовут. — ответила я.

Понтифик, сидевший у нас за спиной, снова пришел в возбуждение. Я слышала, как он, запинаясь, твердит:

— Шаги! Шаги! Один за другим! Век между двумя шагами! Медленный путь! Медленный путь в темное место!

— Он хочет говорить с ней, — произнес один из экклезиархов, обращаясь к Хоуди. Исповедник подвел меня к трону Понтифика. Понтифик часто моргал и с трудом сглатывал, словно ослепленный ярким светом. Он бессильно свесил голову, тряся жирными брылями щек, и посмотрел на меня. Казалось, он впервые с момента появления смог сфокусировать взгляд. И, похоже, он только сейчас рассмотрел меня как следует.

— Дайзумнор, — грустно пробормотал он, — Дайзумнор.

Он издал негромкий, печальный, хныкающий звук.

— Элизабета.

— Ваше Святейшество?

— Тебе суждено… суждено идти в темноте. Это долгий путь. Они сожалеют об этом.

— Куда я должна идти?

Он не подал ни единого знака, по которому я могла бы понять, что он меня слышит. Его глаза забегали туда-сюда.

— Они думают, это эхо, только эхо старого, мстительного призрака — но нет. Он здесь. Вот увидишь. Это навсегда. Он все вынес. Он такой же старый, как когда-нибудь сможет быть человеческое существо, такой же старый, как старик на золотом стуле.

Я взглянула на Хоуди. Его взгляд из прорезей маски выдавал беспокойство.

— Я видел твою душу, — шептал Понтифик, снова пуская слюни; его глаза смотрели неожиданно-ясно, — Это не черная душа. Она лучше и светлее. Она сияет. Я видел это. Смотрите! Смотрите — вон там.

Мы с Хоуди повернулись, чтобы посмотреть, куда он показывает — и одновременно почувствовали себя полными идиотами.

— Мы слишком утомили его, — сказал мне Хоуди.

— Нет! — запротестовал Понтифик. — У меня целый список того, что я должен ей сказать. Это очень важно. Очень-очень-хочем-точим. Ооой! Скажите ему. Скажите ему это! Скажите — Дайзумнор прячется за картинами, но это только для отвода глаз.

— Но я не… — начала я.

— Он должен узнать. Скажи ему, о чем трещат Восемь. Скажи ему об этом. Скажи ему — так можно понять, что они внутри. И еще скажи — ойй, это тоже важно!.. Скажи ему, чтобы наплевал на граэлей. Гораздо важнее — кто командует граэлями.

— Оставь его в покое, он устал, — произнес Хоуди.

— И кто командует ими? — спросила я. Внезапно мной овладело чувство, что за его безумием скрывается какая-то страшная истина. Он только что произнес слово, которое я слышала при самых ужасных обстоятельствах, в ночь падения Зоны дня: «граэль». Я попыталась внести хоть какую-то ясность, наугад используя слова, которые слышала в течение последних нескольких часов.

— Ими командует Король? — спросила я. — Или Восемь?

Он замотал головой так, что во все стороны полетели брызги слюны, а его щеки затряслись, как желе.

— Восемь — это Восемь, и кто его знает, чем они питаются. Они только выполняют приказы Короля. А, если Король командует ими — я не знаю, что нам делать.

— Отойди, — сказал Хоуди, оттаскивая меня назад. — Ему сейчас будет плохо.

— Но я только хотела…

— Мы должны начинать испытание, — раздраженно бросил Хоуди. — И хватит приставать.

— Кто он? — обратилась я к Понтифику, когда меня выводили вон, — Кому я должна сказать все это?

Дергаясь на своем троне, больше не глядя на меня, Понтифик издал долгий, шипящий и булькающий звук — словно шипение пара, выходящего из котла под большим давлением. Звук был похож на слово. Что-то вроде: