— Не понимаю, — угрюмо возразил Таган.

— Да вот… Серебряный холм.

— А зачем? Зачем?

Увеличим площадь плодородной земли. Я уже говорил сейчас: земля — золото, в поселке…

— Клочок в полгектара, а сколько грунта снимать! Стоит ли овчинка выделки?

— Ну, конечно, надо еще обмозговать…

Э, черт бы их всех побрал, новоявленных археологов. Не затем же Таган пришел сюда, чтобы полемику разводить в такой вечер. Вон женщины перебрались в дом, Айнабат хвастается убранством комнат. Теперь мать объясняет гостье, как выкармливают шелкопряда. Они опять вышли в сад, вот поднялись на веранду. Ольга держит в руках ветку тутовника с едва наметившимися листьями и рассказывает о своей работе. Мать несмело трогает ее за плечо и приговаривает по-туркменски: «Ай, доченька моя!..» Женщины подружились.

Чарыяр между тем, улучив минуту, выпрашивает у водхоза какие-то рекомендации насчет поливов. И Тагана, не впервые уже, удивляет то, что Каратаев точно помнит, где и как проходит любой канал. И он, Акмурад, не скупится дать дельный совет. Только на воду скупится. Наконец Чарыяр зевает и достает из кармана часы.

— Пора бы по домам. Ты не против, Акмурад?

— А разве вы не ко мне? — спросил Таган Каратаева.

— Нет, нет, — решительно сказал Чарыяр. — Нам еще посоветоваться надо. Ночевать ко мне.

Простившись с ними, Таган подошел к женщинам. Увлеченные разговорами, они, казалось, забыли о его существовании.

Вот мои самые близкие! Дедушку вы тоже видели утром. Вот мои сосны! — Он указал Ольге на кусты лоха, за ними расстилались поля, а дальше — пустыня. — Мне везет. Неслыханно везет! Я ведь не чаял, когда мы там по снегу бродили, совсем не чаял с вами встретиться здесь, у меня на родине…

— Знаете, я теперь вот соберусь и напишу длинное письмо папе, — перебила Ольга. — Папа вас любит…

— Ах, доченька моя! — опять вырвалось у Джемал-эдже. — Устала с дороги-то. Пойдем, Таган-джан. Пусть тут девчонки как хотят. — Она говорила по-туркменски, сын перевел ее слова и прибавил, что всем рано вставать. Ему до смерти не хотелось уходить. Он жалел еще, что завтра не удастся помочь Ольге и Каратаеву: условился о встрече с работниками Каракумстроя на том берегу канала.

Был уже поздний час, когда мать с сыном возвращались домой знакомой дорогой. Из низин тянуло свежестью. Кутаясь в платок, Джемал быстро шла впереди. Таган шагал за нею и смотрел на россыпь звезд, и ему хотелось петь песни.

Сувхан босиком слонялся по двору. Вечер без невестки и внука показался ему бесконечным.

— Ну как гостили? — спросил он, завидев их.

— Тебя там не хватало, — непонятно, шутя или всерьез, сказала невестка. Таган думал, что старик начнет сейчас бранить Ярнепеса, а он вдруг стал его расхваливать:

— Видел, какая усадьба? Хозяин. И в колхозе — полюбуйся, какую мастерскую оборудовал!

Таган не очень удивился такой перемене, он знал отходчивое дедово сердце.

Когда уже улеглись спать, Сувхан осторожно кашлянул и сообщил вполголоса:

— Я в городе-то передал все честь честью. Видная! С такими, знаешь, брат!.. С ними не шути. Таким, должно быть, атаманы снятся…

К вечеру Таган вернулся из-за канала и едва успел умыться, как прибыл с джара водхозовский грузовик. Каратаев обмахивал платком потное лицо, жаловался: ради общего блага он потерял по крайней мере пять килограммов веса.

— Зато, надеюсь, у нас есть теперь все данные и можно начинать стройку. Спасибо, Оля, вы оказали нам большую услугу. Умывайтесь и — обедать! — приглашал Таган, а мать уже гремела посудой, накрывая на стол.

Прошлую ночь плохо спали. Чарыяр с Акмурадом далеко за полночь выверяли свои планы, и теперь, пообедав, Каратаев пытался, правда довольно вяло, защищать идею превращения Мертвой пади в водохранилище, мычал о мудрых хозяевах, приберегающих воду впрок, но потом заторопился в город.

— Прощай, хозяин. Честное слово, на ходу засыпаю.

— Ни в коем случае! — остановил его Таган. — От нас так скоро не отделаетесь. — Он заранее сочинил довод, чтоб задержать гостей, а у Каратаева уже сил не хватало спорить, и он в отчаянии сдался.

— Ну вот, всегда так: заедешь в село и увязнешь по уши. Ладно, если позволите, я прилягу вон там, на кошме, сосну часок, а вы как хотите.

Подходя к кошме, раскинутой в тени дерева, он вдруг вспомнил, что именно здесь беседовал вчера с патриархальным стариком, и в недоумении оглянулся; но сейчас же лег и мгновенно заснул.

Ольга сказала, что она чувствует себя как нельзя лучше, только в городе у нее много дел. Скобелев отпустил ее с условием закончить подсчеты по своему топографическому отряду. Надо возвращаться. И все же она просила Тагана показать ей любимые его кумыш-тепинские места, если они недалеко.

Мурадов не заставил ждать себя. Метнулся в комнаты, принес два халата: один, дедушкин, — себе; другой, женский шелковый, накинул на плечи Ольги.

Минуя огороды, они свернули с дороги в поле, поднялись на Серебряный холм. Солнце садилось, в воздухе начинало свежеть.

— Как легко дышится! И это ваше небо… — посмотрев вокруг, сказала Ольга. — Так и манит вдаль. Жалко, скамейку не догадались поставить.

— Скоро мы тут беседку соорудим, — пообещал Таган, задумчиво растягивая слова. — И парк придвинем сюда вплотную. Холм опояшется зеленью виноградников, к вершине вскинется лестница. Тогда вот так же вместе поднимемся и будем вспоминать…

— Детство?

— Не только. Сосны под Можайском… и… час, когда мы пришли, а скамейки нет. Но давайте все-таки присядем, хоть так. — Таган снял с себя халат и ловко, как это делают пастухи у костра, раскинул его на земле.

В оазисах Средней Азии в начале весны выдаются сказочно прекрасные вечера. Пора дождей миновала, воздух, напоенный дыханием близких пустынь, прозрачен и чист. Запах влажной вспаханной земли сливается с ароматом цветущих персиков. Короткая весна обрывается к маю — сразу переходит в знойное лето. Тогда земля становится серо-желтой, унылой и уже не меняется… А пока еще лето впереди.

— Знаете, — сказала Ольга, сорвав травинку и сосредоточенно теребя ее, — я много слышала о вас от папы, видела вас в Москве и думала о вас, как об абрикосах когда-то в детстве…

— Абрикосы? Ну и ну! — Сравнение рассмешило Тагана.

— Нет, вы не смейтесь, я не такая уж глупая, вы поймите меня. Когда я в первый раз увидела абрикосы, они показались мне странными, таинственными: ни яблоки, ни сливы. Я знала — их привозят с юга, но не представляла себе, как растут они. Вот так и вы мне казались не похожим на тех, кого я привыкла видеть. Я смотрела на вас совсем иначе, не как сейчас. А вот вчера и сегодня вижу вас в кругу людей, среди которых вы росли. И вообще я уже знаю…

— Как растут абрикосы?

— Не смейтесь же… рассержусь, честное слово! Лучше расскажите о себе. О жизни.

— Жизнь небогатая, а со стороны особенно — однообразная серая равнина. И разве интересно вам слушать о том, как, например, мальчишки пасут верблюдов?

— А почему нет? Приключения!..

— Главное приключение у мальчишки начинается позже. Вот на той неделе началось… и продолжается.

— Что это? — испугалась Ольга. — Связано с работой, да?

— Очень, очень связано.

— Не надо, я не хочу! — вдруг запротестовала она, точно ей угрожало что-то в словах, какие мог произнести Таган. И он, пожалуй, даже обрадовался ее протесту: как бы он объяснил ей свое приключение, пока еще не ясно. Другое дело — сослаться на службу. Тут он легко, без риска раскроет все и посетует на то, как текучка глушит науку, как мешают Каратаев, Чарыяр, секретарь райкома, да и она, Ольга Лугина. Она-то пуще всех прочих губит дело, ибо она и есть приключение, о котором он проговорился. А ведь сама чует неладное, потому и прерывает, требует рассказать, как туркменские мальчишки пасут верблюдов.

Раз уж требует спасительных детских воспоминаний, надо обратиться к ним.