— Сами не плошайте, вон сосед ваш Мергенов новейшими способами почти половину всей площади поливает. А помочь — пожалуйста, я к вашим услугам. — Таган пристально взглянул на девушку, она даже зарделась: не сказала ли чего лишнего?

— Если сами… так и мешкать незачем! — спустя минуту снова осмелела Айнабат и метнула взгляд на Чарыяра, но тот встал и протянул руку инженеру.

— Ну, ты отдыхай, парень. До завтра.

— Так, завтра надо бы сходить на джар, — вспомнил Таган. — Осмотреть, обдумать.

— Сходим, сходим.

Прощаясь, Чарыяр пригласил Тагана к себе и ушел вместе с Айнабат.

Проводив их, дед и внук задержались в саду. Сувхан снял халат, расстелил под кустом, сел, скрестив ноги, и усадил Тагана с собою рядом. Молодой месяц освещал Серебряный холм и равнину вдали. Где-то глухо постукивал трактор.

— Да, не ищи благословенные края, они там, где родина твоя. А не поладить ли тебе с Чарыяром, не осесть ли в своих местах? — сказал дед. («Странное дело, — подумал Таган, точно все сговорились».) — И мне веселей будет век доживать. Захочешь жениться — ни в одном доме не откажут. Девчонок полно, толковых, скромных, выбирай любую. Я ведь не очень держусь обычая: может, оно и правильнее, когда парни сами выбирают невест; без любви-то жизнь что год без весны…

— А вдруг приведу — не понравится? — Таган усмехнулся.

— Лишь бы тебе по душе, — негромко откликнулся старик. — Только свадьбу сладим так, чтоб верст на сто вокруг потом говорили… Вот чего хочу. Правда, остался бы, а? Председатель часто у нас промахивается, шумит иной раз себе во вред. Но дорого в нем одно: общее добро пуще своего бережет. И еще ему до смерти хочется обскакать Мергенова, да как обскачешь! А насчет женитьбы — скажи, намекни только… Слава богу, и на ковер угощение поставим, и коней выведем, и на скачках есть чем одарить молодежь. Как бы мы зажили!..

И дед задумчиво уставился вдаль, потом прикрыл глаза, словно погрузился в дремоту.

— Ты устал? — спросил Таган. — Ты ведь раньше солнца встаешь. Спать не пора?

— А верно, мой верблюжонок, ко сну клонит.

Они встали, и старик, накинув халат, побрел к дому.

Сквозь чащу осыпанных цветом гранатов Таган прошел за огород, пересек поле и остановился у Серебряного холма. Откуда-то доносились плач ребенка и лай собаки. В детстве он бегал сюда играть в войну. Раньше по горизонту небо над городом чуть светилось желтоватей полоской, а вокруг все обволакивала тьма; теперь огни далеко убегали вправо по ленте Каракумского канала. Деревья и домики тянулись на север от холма двумя рядами, как два каравана, в глубь степи. К востоку пролегал во тьме джар.

Сверкнул фарами, приблизился трактор, и вместе с его рокотом вдруг донесся густой бас дедушки и еще голос, молодой, звонкий. Вскоре голоса стихли, трактор стал удаляться, рокоча глуше и глуше. Потянуло прохладой. Таган сел, обхватил руками колени, глянул в небо и вспомнил лицо Ольги. Что она делает в своей комнате? Сидит возле открытого окна, думает? Молодец девчонка: переменить Москву на пустыню — и ни жалоб, ни просьб.

Таган не торопясь поднялся, пошел обратно.

Под деревьями на кошме, накрывшись одеялом, лежал дед. Рядом с ним — другое одеяло и белая подушка.

— Ложись, — сказал он внуку. — Под деревом в такую пору легко спится.

— А чего не спишь?

— Заснешь! — зевая проворчал старик. — Сажают за руль мальчишек. Думаю, напашет он там! Ничего, правда, дельный оказался… Да-а, на рассвете мне в город ехать.

— Мама спит?

— Нет, тут я. — откликнулась с веранды Джемал, подошла.

— Знаешь, мама, кого я видел сегодня? Помнишь, Лугины жили в Ашхабаде?

— Опять приехали?

— Нет, дочь их.

— Одна? Ну как же ей одной? Не нуждается ли в чем? — забеспокоилась Джемал.

— И я живу один в Ашхабаде.

— Мужчине везде дом, а девушке среди чужих одиноко, нелегко. Вот отец поедет, послать бы ей что-нибудь.

— Как хочешь, — уклончиво ответил Таган, поворачиваясь на бок. — Я сплю.

Он не знал, удобно ли навязываться с чем-нибудь Ольге, не обидят ли ее деревенские подарки.

Полчаса спустя невестка скрылась в доме, внук заснул, а Сувхан, словно бы безучастно слушавший их, откинул одеяло, встал и босой, в широком рубахе, зашагал к крыльцу. Щелкнул выключателем, но станция уже кончила работу, не давала света. Тогда он ощупью нашел спички, зажег лампу, взял ключ и отпер кладовую, где стоял кованый сундук с семейными ценностями. На дне сундука были сложены стопкой три ковра. Сувхан вытащил их, бросил на пол, отчего лампа, стоявшая на бочке, замигала и едва не потухла. Потом не спеша развернул и задумался, залюбовался ими. При слабом свете лампы на темно-багровом поле текинских ковров едва выделялся желтоватый орнамент. Но Сувхан не раз видел их при солнечном свете, помнил, как горели, переливались их краски. Ковры были заветными страницами его рода. Один соткала еще мать Сувхана, другой — мать его сына, Мурада, а третий был изделием Джемал.

Самый драгоценный, самый старинный из них — ковер своей матери — он свернул трубкой и перевязал бечевой, а два других сложил в сундук и запер.

Утром отправились с Чарыяром на джар.

Лишь изредка, в периоды паводков, по оврагу проносились кратковременные потоки. Ныне откосы и дно покрывали полынь, верблюжья колючка, кое-где выступала соль. От Каракумского недавно сюда пробили так называемый машинный канал. Вода, поднятая насосами на высоту тридцати метров, далее распределялась обычным способом, шла в колхозы. Требовалось срочно подготовиться к ее приему.

Отрезок джара, где намечено гидросооружение, и впредь, став частью оросительной системы, в случае паводка должен принимать стихийные сбросы. В этом сезоне под новое сооружение уже сеяли хлопок. Через месяц надо его поливать. С другой стороны, обилие снега в горах Афганистана обещает грозный паводок.

Все вяжется в единый узел, медлить нельзя. Обстановка предгрозовая, но пока что сооружение лишь на бумаге, и зрелище здесь унылое. Серы, тоскливы окрестные поля. Только вдалеке работают люди на севе. Тракторы кажутся движущимися точками, люди с лошадьми и ослами, запряженными в арбы, едва видны.

Дышится по-весеннему легко, Таган чувствует себя превосходно, а Чарыяр, как всегда, озабочен и хмур. Поднялись по валу, и он кивнул на котловину рядом с джаром:

— Вот и Мертвая падь. Такая посудина пропадает. Если наполнить, представляешь — запас воды!

К удивлению Чарыяра, инженер лишь мельком бросил взгляд на котловину; зато с явным пристрастием осматривал сухой овраг.

— Пойдет ли вода самотеком к Серебряному холму и дальше, за поселок? — размышлял Таган вслух. Чарыяр опустился на колени, затем припал к земле, глянул вдаль. И наконец сказал убежденно:

— Как по маслу! Возьми в соображение и такой факт: отсюда к селу лошади легко идут, а сюда — с натугой.

— К кормушке лошадь всегда легче идет, — насмешливо заметил Таган. — Так мы вряд ли решим задачу. Надо вызывать топографа.

— Не худо бы, если сумеешь сам вызвать, — согласился Чарыяр, стряхивая с себя пыль; потом оглядел голые увалы и спросил: — А плотину где поставите?

— Не плотину, распределительное сооружение, подпор. Вот здесь. — Таган рассек ладонью воздух, словно перегораживая овраг. — Эти тяжелые глины как раз для подпора. — Он вынул из планшета чертеж и показал на синий кружок, от него влево и вправо расходились две — тоже синие — полоски.

— Это и есть Мертвая падь? — спросил Чарыяр, ткнув пальцем в кружок.

— Нет, здесь подпор. С падью, пожалуйста, не спешите.

— Э, так не годится, хлопочи за падь! Почему не заполнить ее? Я насосы поставил бы и качал да качал бы на посевы… Вот жизнь-то была бы, Таган-джан!.. — Чарыяр, воодушевясь, сорвал с себя шапку и бросил к ногам инженера. — Ты, я вижу, не зря приехал к нам… А тут ведь каналы? — Он ткнул пальцем в полоски, расходившиеся от синего кружка.